Эллен покинула комнату брата в крайнем раздражении, которое терзало ее еще сильнее, поскольку ей приходилось его скрывать. Она чувствовала, что ее заговор провалился, что она даже усугубила положение дел, а не улучшила их. Она-то рассчитывала, что рассказ о столь драматическом проявлении чувств Эммы если и не затронет ответных чувств Генри, то хотя бы пощекочет его тщеславие, одно из двух… но сейчас вынуждена была признаться самой себе, что ничего похожего не случилось. Напротив, Генри воспользовался случаем, чтобы прочитать ей нотацию по поводу злоупотребления доверием – и больше всего Эллен злило, что упрек этот совершенно ею заслужен. По правде говоря, она так отчаянно стремилась устроить этот брак поскорее, что совершенно забылась… и тем самым разрушила собственные планы.

Эллен совершенно неверно оценивала своего брата. Она считала его холодным и склонным к фарисейству – и именно в этом ключе трактовала его воззрения на браки, удовлетворительные с денежной точки по расчету. Она не предполагала, что Генри может обладать деликатностью и чувствительностью – качествами, которых не хватало ей самой; даже мысль о том, что ему могут навязать брак исключительно ради того, чтобы облегчить материальное положение его семьи, могла привести его в такое бешенство, что человек, которого он в ином случае мог бы и полюбить, стал ему почти неприятен. Эллен не понимала и того, что ее преждевременное и бестактное заявление о чувствах со стороны дамы, которую ему прочили в жены другие, могло дать такой же эффект. Будь она чуть внимательнее и заинтересованнее в изучении человеческой природы, она не совершила бы этой ошибки.

Но Эллен не предполагала наличия подобных чувств у Генри, более того, столкнувшись с ними, она презрительно их отвергла и стала искать иные объяснения. Вскоре она нашла то, что, как ей казалось, объясняло все: Джоанна Хейст. Эллен была наблюдательна, от нее не ускользнуло то, что Джоанна была искренне расстроена случившимся с Генри. Заметила она и то, как сам Генри цеплялся за девушку, даже в бреду не отпуская ее от себя, и то, с какой нежностью Джоанна ухаживала за ним, – Эллен прекрасно знала, как часто мужчины влюбляются в женщин, выхаживающих их во время болезни.

Да, Джоанна Хейст ей не нравилась, Эллен считала ее поведение в тот страшный вечер наглостью, или даже чем-то худшим – но все же нельзя было отрицать, что девушка очень красива и обладает утонченными манерами, которых странно было ожидать от девицы ее положения; кроме того, она была действительно добра к Генри и вела себя вполне достойно. «Разве не могло случиться так, – размышляла Эллен, – что все эти чары повлияли даже на братца-пуританина, раз он выражает свою благодарность сиделке с такой теплотой?»

Эта мысль наполнила Эллен тревогой, поскольку если Генри закрутит роман с этой деревенской красоткой, о возможном браке с Эммой Левинджер можно будет забыть. Между тем Джоанна была с ним рядом постоянно, днем и ночью – у какой женщины могли бы быть лучшие возможности довести свое гнусное дело до конца; в том, что Джоанна строит некие коварные планы, Эллен уже практически не сомневалась.

Оказавшись перед этой сложной дилеммой, Эмма решила посоветоваться со своим женихом, поскольку в некоторых вопросах он был довольно проницателен. Матери она предпочитала ничего не говорить, а сэр Реджинальд был слишком слаб, чтобы беспокоить его подобными вопросами. К этому времени Эдуард Милуорд уже знал, что Грейвзы хотели бы устроить брак Генри и Эммы, хотя и не был осведомлен, насколько в действительности серьезны их денежные трудности, из-за которых они и стремились к этому браку. Милуорд с интересом выслушал рассказ Эллен, усмехнулся и сказал:

– Похоже, ты, как всегда, угодила в верную лунку, Эллен. Все эти святоши, вроде твоего братца, на самом деле не так просты – и он наверняка ведет свою собственную игру.

– Не знаю, что ты подразумеваешь под «его собственной игрой», Эдуард, и мне бы не хотелось, чтобы ты использовал в моем присутствии столь вульгарные выражения. И во что, ради всего святого, он может играть, если никогда в жизни не видел эту девицу до несчастного случая и увечья?

– Не играет – так собирается сыграть, все к тому идет – и это, разумеется, отталкивает его от второй девицы. Я его совершенно не виню, между прочим, потому что Джоанна – самая очаровательная и красивая женщина, каких я когда-либо видел, и не удивительно, что твой брат предпочитает ее этому тощему бледному призраку, мисс Левинджер, с ее полуобморочными взорами и грацией привидения. Плоть и кровь – сильная штука, и будь уверена, Генри это прекрасно понимает.

В этой короткой красочной речи Эдуард ухитрился оскорбить свою нареченную, по крайней мере, тремя разными способами, но Эллен сочла разумным отложить на время свое негодование по этому поводу.

– Я бы попросила, дорогой, – с обманчивой мягкостью сказала она, – вспомнить, что ты не в курительной комнате своего клуба. Я не прошу твоих соображений, я спрашиваю у тебя совета, как мне найти способ со всем этим справиться!

– Хорошо-хорошо, любовь моя, умоляю, не гляди на меня с таким презрением и прибереги свой сарказм для гадкого мальчика Генри. Что касается совета, то вот он, в двух словах: убери от него эту девушку, и тогда он, возможно, начнет думать о другой – о той, с кем вы так настойчиво хотите его окрутить, хотя я лично не могу сказать, что считаю этот брак удачным!

Высказавшись подобным образом, Эдуард сердито сунул руки в карманы и вышел. Его трудно было назвать тонкокожим и впечатлительным, но шпильки и стрелы, сыпавшиеся с языка Эллен, иногда раздражали и его.

«Интересно, она и после свадьбы будет продолжать в том же духе? – думал он. – Не стало бы хуже… что там было в Библии про древо сухое и зеленое? Эллен иногда – сухое, а я вот почти всегда – зеленое. Господи! Если бы я убедился, что она всю жизнь собирается осыпать меня оскорблениями и издевками, то не посмотрел бы, что она мне нравится, и разорвал бы эту помолвку, пока не поздно. Мне вообще многое в этом деле не нравится! Иногда я подозреваю, что они напрочь разорились – а мне вовсе не улыбается породниться с банкротами. Генри этот – адская зануда… постараюсь реже с ним видеться. И почему Эллен так беспокоится об этом браке с девицей Левинджер? Единственное, что я знаю – ее отец из старых уважаемых горожан, но заключил мезальянс, и от него все отвернулись. Ох, туманно всё, очень туманно…»

Переполненный этими мрачными раздумьями, Эдуард отправился в столовую, где уже был накрыт обед.

К счастью, Эллен, успевшая за это короткое время прийти к выводу, что слишком сурово обходится со своим женихом, была удивительно любезна, ласкова и мила, так что все сомнения Эдуарда развеялись, и он начисто позабыл о том, что еще недавно обдумывал столь серьезный вопрос, как разрыв помолвки.

Как бы вульгарно Эдуард ни выражался, Эллен хватило ума понять, что, по сути, его совет был весьма здравым. Конечно, от Джоанны Хейст нужно было избавляться – но как это сделать? Эллен не могла ее выгнать и не могла приказать сделать это миссис Джиллингуотер.

Она со всех сторон обдумала этот вопрос, потратив на это почти всю ночь, и пришла к выводу, что ей следует посоветоваться с мистером Левинджером. Она знала, что он проницателен и находчив, а кроме того – об этом она слышала от отца – весьма рассчитывает на брак дочери с Генри; наконец, она знала, что мистер Левинджер – хозяин «Короны и Митры», в которой жили Джиллингуотеры. Одним словом, если кто и мог избавиться от Джоанны, то это был мистер Левинджер.