Руслан жил на Котельнической набережной. Он поставил машину рядом с подъездом массивного серого дома. Мы поднялись на шестой этаж. Лифт был с большим зеркалом, но на стене, наверное, просто гвоздем процарапали: «Любили друг друга, пока не подохли». Руслан открыл дверь, оглянувшись зачем-то. В такой богатейшей роскошной квартире я в жизни своей не была. В ней каждая мелочь блестела: подсвечники, мебель, белье в пышной спальне. Я сбросила туфли, осталась в колготках.

– Да ладно! – сказал он с досадой. – Придет домработница, все уберет. Пойдем сразу в спальню. Пойдем? А может, ты проголодалась? Ты ела?

Я вспомнила, что и Резинкин вчера порывался меня накормить. В постели должна лежать сытая женщина.

– Ну, что ты молчишь? – спросил он. – Хочешь есть?

– Нисколько.

Зажала обиду в кулак, отошла, взглянула в окно и увидела реку, блестевшую мрачно, темно и враждебно. И небо над городом, полное дыма, как будто бы где-то в его облаках случился пожар. Все было чужим. Вон и туфли мои стоят на пороге, пытаясь сказать, что мы не нужны, что мы лишние здесь. Надеяться не на что.

Руслан обхватил меня сзади, прижался. Ни нежности, ни хоть намека на нежность! Одно раскаленное, остервенелое, чуть не пропоровшее платье желание.

– Давай! – прошептал он. – Что время тянуть?

– Постой…

– Да стоит уже! Ты что, не чувствуешь?

Он стиснул меня, оторвал от окна и, впившись губами мне в губы, понес в огромную спальню, где солнечный свет слегка золотил покрывало и зеркало. Мы в нем отразились, и мне пришло в голову, что, может быть, я и одета неверно. На нем, вон, простая рубашка и джинсы, а я в длинном платье и в кофточке с блестками.

…все перемешалось, и стало темно. Так густо-темно, словно я в подземелье. Из всех прежних звуков остался один: слегка шелковистый, тяжелый, саднящий звук соединившихся тел и настойчивый скрип пышной кровати, как будто бы нас сейчас было трое: кровать, я и он. Потом я не выдержала, закричала.

– Еще? – прорычал он. – Понравилось, да? Скажи: «Ну, еще!» Что молчишь? Попроси!

И вдруг он ударил меня по лицу. Мне не было больно, хотя он ударил с размаху, коротким и резким движением.

– Не смей меня бить!

– Так тебе же понравилось! Сама попросила, моя золотая!

– Я не золотая, и я не твоя! Не смей меня бить!

– Нет, моя! Чья еще? Теперь уже точно: ничья! – Он всей своей силой обрушивался на меня, и вздымался, и снова обрушивался, а в глазах дрожало веселое синее бешенство. – Теперь мы с тобой на всю жизнь и до смерти! Запомни, моя золотая! До смерти!

И это все оборвалось. Я исчезла. Меня больше не было. Только шумящий, кровавый огонь.

Когда я с трудом разлепила ресницы, Руслан, не сказав мне ни слова, ушел.

Я приподнялась. Сквозь раскрытую дверь увидела, что он сидит за столом и пьет, запрокинувши голову. Тогда я взяла простыню с нашим запахом, всю мокрую, и завернулась в нее. Неслышно к нему подошла. Он все пил, и острый кадык с ярко-красной прожилкой дрожал под загаром.

– Когда тебе надо вернуться в гостиницу? – спросил он. Поставил бутылку на стол. Глаза, голубые, уже опьяневшие, меня словно не замечали. – В четыре?

Я сжалась.

– Нет, раньше.

– Ах, раньше? – сказал он. – Тогда собирайся. Не то будут пробки, застрянем надолго…

Я не шевельнулась.

– Давай, детка, в душ!

– Сейчас. – Я внезапно охрипла. – Сейчас.

– А то будут пробки, и ты опоздаешь.

Минут через десять мы сели в машину. Он вяло погладил меня по колену.

– Ты хоть погуляй тут немного, в столице… Есть пара местечек, вполне неплохих…

Но я стала камнем, а камни молчат.

– Да ладно тебе! – усмехнулся он грустно. – Обиделась, вижу. Такие дела. Я завтра тебе позвоню вечерком. Захочешь – увидимся. А не захочешь…

– Тогда что?

– Тогда не увидимся, детка.

Он затормозил перед самой гостиницей. Мы поцеловались губами, холодными, как два лягушонка. И тут от сказал:

– Ты знаешь, а я ведь тебя не боюсь.

Я не поняла:

– А кого ты боишься?

– Всех, кроме тебя, – сказал он. – Почти всех. Придут и прихлопнут. Накроют простынкой… Вот мне говорят: «Ты б охрану завел». А я не хочу. Почему не хочу? А кто его знает? Безмозглый, наверное, – он стиснул мне руку. – Ну, ладно, до завтра.

И сразу отъехал.

В гостинице двое высоких кавказцев с густыми усами вошли со мной в лифт. Попробовали познакомиться.

– Пахнешь! – сказал мне один из кавказцев. – Так пахнешь! Стоял бы и нюхал! Вся женщиной пахнешь!

Кровать в моем номере не застелили. Я сразу легла. Не дай Бог Резинкин придет без звонка! Но он позвонил.

– Толя, я заболела.

– А чем? – испугался Резинкин.

– Не знаю. Наверное, съела какую-то гадость. Живот дико крутит.

– Ну, вот… – Он совсем растерялся. – Анюта… Давай отвезу тебя к доктору, хочешь?

– Какой еще доктор? Попью чаю с медом, к утру все пройдет.

– Мне приехать к тебе? Ну, так, посидеть. Хочешь, яблок куплю? Они, говорят, хорошо помогают…

– Смотреть не могу на еду. Каких яблок!

– Так я позвоню тебе утром, идет?

– Но только не рано, а то я не высплюсь.

– Все. Договорились, – сказал мне Резинкин.

Я быстро разделась, нырнула в постель. Закрыла глаза. И опять, и опять… Все заново! Заново! Вот он срывает с меня это платье, и Машина кофта трещит, высекая лиловые искры. Вот он раздвигает мне ноги и входит. Вот мне прямо в глаз капнул пот с его лба. Вот руки его, вот горячие плечи… Везде его руки: внутри всей меня, они и сейчас там. Зачем он ударил меня по лицу? Не больно, не стыдно. «Сама попросила, моя золотая! Тебе ведь понравилось!» Да, это так. Пусть делает все, что он хочет, пусть бьет. Я дня без него не могу, ни денечка. Я встала, раздернула шторы. Шел дождь, и город блестел. Расцветающий город. Весь шумный, огромный и пахнет травой. Дыханье ее прорастает сквозь влагу. Мне нужно скорее уехать отсюда, как можно скорее, иначе умру.

Потом я заснула, и женщина с пухлым, недобрым лицом протянула ладонь.

– Где ягоды? – Я говорю.

– Нету ягод. Прошло твое время, моя золотая. В Москве сейчас пробки, нигде не проедешь.

Кто мог позвонить мне так рано? Не знаю. Ошибка, наверное. Бросили трубку. А может быть, мне это тоже приснилось?

Вдруг громкий стук в дверь.

– Гражданка Гладилина!

– Кто там?