Отворив дверь, я замер: в мое краткое отсутствие кто-то побывал в вагоне.

Сердце гадко заныло: на месте сейфа раскуроченные доски с хищно торчащими гвоздями – похоже, сейф отодрали от пола одним рывком.

– Шрам! Е… ть его душу, это Шрам!

Поднимать общую тревогу я не решился, хотя соблазн был.

Переоценить потерю невозможно: без кокаина отряд неуправляем. Каждое удачное действие, каждое попадание в цель должно оплачиваться дозой – таков неписаный закон. Кокаин – бог и демон отряда, мерило всего и вся…

Несколько темных фигур маячили передо мной в поднимаемой ветром снежной свистопляске. Стрелки, вырванные приказом из жарко натопленных вагонов, свирепо матерились, то и дело посылая в «молоко» очереди из автоматов.

– Хер мы его найдем, – грубый голос справа от меня, кажется, Осама. – Вспорхнул, гнида, на дерево.

– Смотри, а то сядет на шею – простужено отозвался кто-то.

– Прекратить трёп, – крикнул я, отгораживаясь от слепящего снега воротником куртки.

Черт подери, какой ветрище, даже здесь, в лесу, продувает. Шрам, будь он неладен. Впрочем, и сам молодец – угораздило же не запереть вагон с кокаином…

– Конунг!

Я побежал на голос, придерживая автомат у бедра. Ноги утопали в снегу, деревья, баюкая, раскачивали черноту ночи.

– Сюда, конунг, – облепленный снегом силуэт возник передо мной.

– Ты, Николай? – я узнал слабосильного, нерасторопного работника продвагона. Узнав, удивился: на зов положено явиться Машеньке.

– Конунг?

– Да?

– Посмотри.

В голосе Николая звенело торжество. И было отчего.

На дне кустистой ложбинки, распластав руки и ноги, навзничь лежал Шрам. Неподалеку от его головы чернел сейф.

Я бросился со склона по сугробам, проваливаясь по колено.

На сейфе вмятины от яростных ударов, но дверца цела. Этому ублюдку не удалось добраться до моего кокаина.

Я выругался, пнув лохматую голову Шрама. Кожица на виске лопнула, закапала кровь. Игрок застонал, но не очнулся, и глаза его остались все такими же застывшими.

– Молодчага, Николай. Дурь заработал.

Я вытер лоб комком снега.

– Где запропастились эти долб..бы? Ну-ка, свистни.

Николай не торопился снять с шеи алюминиевый свисток и созвать группу.

– Слышишь ты?

Он вдруг заговорил – прерывающимся зябким голосом.

– Конунг, мне не нужна дурь. Я, это самое, хотел бы… Ну… уволиться из продвагона.

Я посмотрел в лицо Николая – ни синяка, ни кровоподтека. Машенька умеет бить так, что следы побоев видны лишь жертве.

– Хорошо, я подумаю, – выдавил я. – Свисти!

Николай поднес к губам свисток.

Спустя какое-то время шесть облепленных снегом фигур – Осама, Надим, Джон, Киряк, Сергей, Якши – спустились с разных сторон в ложбинку.

– Где вы шляетесь, мать вашу?

– Заплутали, конунг, – равнодушным голосом ответил за всех Киряк, растирая снегом красную рожу и с интересом косясь на Шрама.

– Пока вы плутали, Николай заработал дурь.

– Кастрат? – недоверчиво хмыкнул Осама. – Охуеть.

Стрелки, включая и Николая, заржали.

Горло Шрама выплеснуло сдавленный крик, игрок засучил вдруг руками-ногами, словно младенец.

– Возвращается, конунг, – доложил Якши.

– Вижу.

Шрам возвращался, поскуливая и клацая зубами, – за мгновения неземного блаженства расплачивался мучением.

Мало-помалу глаза игрока обрели подобие мысли. Шрам сел.

– Мудак, – не выдержал Осама.

Приклад врезался Шраму в подбородок – тот словно не почувствовал, и вдруг рассмеялся, вызвав ярость у Осамы. Приклад замелькал в морозном воздухе, описывая равные полукружья. Шрам и не думал защищаться.

Осама утомился и отступил, кивнув Джону: «Теперь ты».

Шрам смотрел на меня.

Стрелки по очереди избивали его, соревнуясь в силе, а Шрам все смотрел на меня.

Удар Осамы опрокинул игрока навзничь.

– Ну-ка, – Осама ленивым жестом уткнул дуло автомата в шею Шрама.

– Стой!

Осама уставился на меня.

– Он вор.

– Сказано – стой, – отчеканил я, ленивым жестом сбивая наледь с серпика луны на рукаве. – Убери автомат и бери сейф. Вы все, помогите ему!

Стрелки поволокли сейф к заносимому снегом поезду. Чувствуя себя разбитым, я побрел следом.

Шрам остался лежать на дне ложбинки.

Над поездом клубился пар. Стрелки, переругиваясь и кряхтя, покидали натопленные вагоны.

– Ну и морозище, – проговорил Белка, стрелок-альбинос, которого командование навязало мне в адъютанты. Отбежав в сторону, он стал мочиться, выжигая в сугробе желтую пещеру.

– Белка, хрен не отморозь, – крикнули из толпы, тут же грохнувшей смехом.

– А ты че так за мой хрен беспокоишься, Джон? – Белка, лыбясь, натянул штаны.

– Довольно ржать, – морщась от гуда в висках, сказал я.– Белка, давай построение.

– Слушаюсь, конунг. Стро-о-йсь!

Луженая глотка. Лесное эхо многократно повторило приказ. Стрелки вытянулись в неровный ряд. Двадцать девять человек, двадцать девять комплектов хаки, двадцать девять АКМ, двадцать девять пар глаз, горящих предвкушением бойни. Нет, только двадцать восемь горящих пар глаз. Я остановился напротив Николая, глаза которого просто смотрели на меня, в них таилась тусклая мольба.

– Два шага вперед.

Николай повиновался.

– Конунг?

– Ты переводишься из продвагона в первый.

– Так точно, – голос Николая едва заметно дрогнул. Он вернулся в строй, в котором зашумело: «Кастрата – в первый».

Опасаясь, что шум увеличится, я кивнул Белке:

«Раздавай!».

Жестяная коробка заставила отряд на время позабыть обо всем. Драгоценные пакетики с белоснежным порошком замелькали в заскорузлых пальцах.

– Слава конунгу! – громыхнуло над лесом.

Я повернулся и побрел к локомотиву, обходя желтые ледники, выросшие за одну ночевку поезда. Слава конунгу. Чтобы бы вы орали, если б ночью Николай не нашел в Джунглях Шрама?

– Спасибо, конунг.

За моей спиной – дыхание сбивчивое. Тебе спасибо, Николай.

Я вскочил на ступеньку локомотива.

В кабине машиниста – запах концентрата, тварки, поджаренных при сушке валенок.