При ближайшем рассмотрении полезная деятельность Пьера оказывается вовсе не такой уж полезной. «Пьер не знал, что там, где ему подносили хлеб-соль и строили придел Петра и Павла… придел уже строился давно богачами-мужиками села, а что девять десятых мужиков этого села были в величайшем разорении… Он не знал, что священник, встретивший его с крестом, отягощал мужиков своими поборами и что собранные к нему ученики со слезами были отдаваемы ему и за большие деньги были откупаемы родителями…»

Понимает ли всё это князь Андрей? Вероятно – да. Он лучше знает людей, чем Пьер, он лучше знает хозяйство. Но главное не это. Пьер сейчас пришёл к тому, о чём думал и мечтал князь Андрей перед Аустерлицем. «Я жил для славы. (Ведь что же слава? Та же любовь к другим, желание сделать для них что-нибудь, желание их похвалы.) Так я жил для других и не почти, а совсем погубил свою жизнь», – говорит князь Андрей.

После Аустерлица, когда над ним стоял Наполеон, его герой, – человек, убеждённый, что он осчастливил пол-Европы и, по крайней мере, Францию, – там князь Андрей понял, что все люди имеют свои мечты, стремления, надежды – и не может кто-то один решать за них, что им нужно. Он понял, что понятие добра можно понимать по-разному, и пришёл к выводу: главное – не делать никому зла, тогда и добро расцветёт само собой.

Кто прав: он или Пьер? Оба в чём-то правы и оба могут оказаться неправы. Но оба они напряжённо и мучительно ищут своего места в жизни, хотят приносить людям пользу.

Казалось бы, князь Андрей, с раздражением слушавший Пьера, ничего не вынесет для себя из этого разговора. Но встреча произвела сильное впечатление на обоих друзей. Для Пьера она стала источником сомнений в масонстве – через год или два он совсем отойдёт от масонов. Князь Андрей, наоборот, вступит в ложу и вернётся к деятельности. Как бы недоверчиво он ни слушал друга, «свидание с Пьером было для князя Андрея эпохой, с которой началась хотя во внешности и та же самая, но во внутреннем мире его новая жизнь».

Читая об этом свидании, я всегда думаю вот что. Как часто мы боимся оскорбить горе, в которое погружены наши друзья, боимся причинить им боль напоминанием о том, что жизнь продолжается, и оставляем близких людей погружёнными в отчаяние. А Пьер не побоялся – и оказался прав, это он совершил тот толчок, без которого внутреннее возрождение князя Андрея было бы невозможно.

Может быть, старик Болконский и княжна Марья поняли это, ведь когда князь Андрей привёз к ним Пьера, отец и сестра Андрея были очень ласковы с гостем, а после его отъезда говорили о нём только хорошее.

В своей «во внешности той же самой», но всё-таки новой жизни, начавшейся после этой встречи, князь Андрей быстро и успешно сделал всё то, что не удалось Пьеру. «Одно именье его в триста душ крестьян было перечислено в вольные хлебопашцы (это был один из первых примеров в России), в других барщина заменена оброком. В Богучарово была выписана на его счёт учёная бабка для помощи родильницам, и священник за жалованье обучал детей крестьянских и дворовых грамоте».

Сложилось так потому, что князь Андрей «имел в высшей степени ту недоставшую Пьеру практическую цепкость, которая… давала движение делу».

Но ведь не только Пьер и князь Андрей стремились облегчить положение своих крестьян; такова же была задача многих честных и умных помещиков; некоторые из них вошли потом в тайные общества, другие не вошли, но к реформам стремились. Пример Пьера и князя Андрея показывает, что крупные преобразования не могут быть осуществлены отдельными людьми в отдельных поместьях: у одного есть «практическая цепкость», у другого – нет, как бы ни было сильно его стремление делать добро. Чтобы на самом деле изменить положение крестьян, нужно было общее для всей страны решение крестьянского вопроса.

Может быть, князь Андрей понял это, когда решился уехать из своего имения в Петербург, войти в комиссию Сперанского, подготавливающего государственные реформы. Деятельность комиссии Сперанского тоже не удовлетворит его, и будет ещё одно разочарование, и много, много ещё впереди будет надежд, огорчений, падений, взлётов – и у князя Андрея, и у Пьера. Но одно они оба сохранят – постоянное стремление искать истину, добро и справедливость.

5. Василий Денисов

Среди героев «Войны и мира» есть исторические, реально существовавшие лица: Кутузов, Наполеон, Александр I, Багратион, Вейротер… Толстой рисует каждого из них так, как он видит, – иногда вовсе необъективно; например, Наполеон, конечно, был на самом деле не таким, как его изобразил Толстой.

Многих героев романа писатель выдумал, но что значит – выдумал? В старом князе Болконском, в Андрее и Пьере, в Наташе, в князе Василии и Долохове соединились черты многих людей, которых знал Толстой. Считается, что Николай Ильич Ростов и Марья Николаевна Болконская в какой-то мере списаны с родителей Толстого, но это не точные портреты, и многое в Николае и княжне Марье вовсе непохоже на отца и мать писателя.

Только у одного человека в романе есть вполне определённый прототип – у Денисова. Он «списан» с известного поэта-партизана, героя войны 1812 года Дениса Давыдова. Даже именем подчёркнута связь между литературным героем и живым человеком: Давыдова звали Денис Васильевич, у Толстого в романе – Василий Денисов.

Но, описывая в четвёртом томе партизанскую войну, Толстой упомянет никак не связанную с Денисовым деятельность Дениса Давыдова – и этим как бы отделит его от героя романа.

И, кроме того, так ли уж важно нам, читающим роман сегодня, какого живого человека имел в виду Толстой? Люди, описанные в романе, так ясно живут в нашем воображении, что князь Андрей оказывается более знакомым и более живым, чем, например, реально существовавшие декабристы Батеньков или Фонвизин, и Пьер ближе мне, чем, скажем, Сергей Григорьевич Волконский, и жён декабристов я понимаю через Наташу… Поэтому мы будем говорить о Василии Денисове – таком, каким видим его в романе, не пытаясь сравнивать его с прототипом и решать, что Толстой взял из жизни, а что выдумал.

«Денисов бы маленький человечек с красным лицом, блестящими чёрными глазами, чёрными взлохмаченными усами и волосами».

Лихой кавалерист, рубака, азартный игрок и мастер выпить, он в то же время романтически влюблён в женщину, именуемую «она», и рассказывает Ростову в самых возвышенных выражениях: «Ей пишу… Мы спим,