Лика ждала долго, трамвай уже почти переехал через реку. Она набрала другой номер.

Паша сидел в опере, и, слава богу, что с краю ряда. Телефон зазвонил в кармане, физичка Эмма Львовна посмотрела на Пашу, следуя ее же выражениям, «как Ленин на буржуазию», и, испугавшись, он выбежал в фойе, не успев даже посмотреть, кто звонит.

– Алло! – прошептал он.

Лика тоже зачем-то прикрыла трубку рукой, хотя никого вокруг не было:

– Паша, здравствуй, это Анна Петровна. Ты не подскажешь, в каком поселке у дедушки дача?.. Спасибо большое.

Он уже почти закрыл свою «раскладушку», как вдруг увидел имя вызывавшего абонента. Вернулся в зал, сел на место. Его затрясло, потому что чудес не бывает, потому что две недели назад Лика пропала, а виноват во всем он. Неизвестно, жива ли она вообще. Была бы жива – давно нашли бы. Он не понимал, почему у Анны Петровны ее телефон, как они могут быть связаны. Артисты пели, музыка играла громко, и Паша, вглядываясь в лицо Елены, узнавал в нем совсем другие черты.

Она не знала расписания, поэтому решила рвануть прямиком на платформу. Получилось так же, как с трамваем: успела. Поезд тронулся.

Несколько дачников с тележками сидели молча и не двигаясь, так что, можно считать, никого в вагоне не было.

Сначала шли остановки на «километрах», а потом – нормальные названия станций. Каждое новое – короче и мрачнее прежнего, вообще – погода портилась.

Если говорить честно, то Лика устала и даже немного была довольна тем, что поезд едет медленно – значит, она успеет отдохнуть перед тем, как бежать снова. Но потом стало стыдно так думать, она вышла в тамбур и начала разминать носочки, пружинить на них, готовиться к новому бегу. Дело в том, что эта электричка не останавливалась у нужного поселка, поэтому «за одну станцию до» Лика спрыгнула на платформу и побежала вглубь леса.

Чтобы не споткнуться, она смотрела под ноги. Последний, и без того тусклый, свет на глазах уходил с мохнатых стволов вглубь прошлогодних листьев, а с листьев – вглубь мокрой хвои. Тропинка привела в никуда, но справа уже слышался шум залива, и Лика, перепрыгивая сломанные деревья, поспешила к нему.

Бежать по берегу было легче, кеды почти не тонули в песке. И вообще она подумала, что, несмотря на все минусы, сегодня только восьмое мая, а значит – до первого июня далеко-далеко. Долгая, бесконечная летняя жизнь начнется не скоро, обратный отсчет не начат, и до его начала будет еще много-много дней, когда никуда не нужно торопиться.

Несколько раз она закрывала глаза и бежала в темноте, потому что берег был прямой, споткнуться – не обо что, а волны ее не касались. Потом за поворотом появились огни поселка, вернее, один огонь, в одном окне. Входа со стороны залива не было, и, обежав дом вокруг, Лика влетела в комнату.

После темного побережья резкий свет лампы слегка ослепил ее. Неразличимый среди других предметов, Старик стоял спиной и не двигался. Услышав, что кто-то вошел, он медленно опустил тяжелый ТТ на тумбочку, за проигрыватель, и начал перебирать пластинки. Вглядываясь в их «пятачки», он как будто выбирал, что поставить, но видеть, конечно, ничего не мог. Очки лежали на столе в центре комнаты, а без них мир представлял собой для Старика размытое поле с одуванчиками.

– Аня, – то ли спросил, то ли позвал он.

Лика не ответила. Она тяжело дышала после бега, говорить было трудно. А Старик не поворачивался. Может быть, не хотел разочаровываться, а может, просто не был уверен, что и вправду кто-то вошел. Но продолжал тасовать, как карты, случайно подвернувшиеся «Риголетто» и «Бременских музыкантов».

– Николай Николаевич, зачем вы уехали? Мы за вас так перепугались.

Он отозвался моментально, потому что успел обдумать ответ на случай, если ему не показалось.

– Я всегда вашу походку узнаю.

Лика посмотрела на свои кеды. За время общения со Стариком на ней впервые не было бабушкиных туфель. Она заговорила уставшим голосом, не пытаясь кого-то изображать.

– Я вам мешаю, Николай Николаевич? Вы хотели побыть один?

– В нашем возрасте этому уже невозможно помешать, – ответил Старик и опустил пластинки на тумбочку. Лика подошла совсем близко. Они обнялись. Вдруг Николай Николаевич стал двигаться в танце: медленно, почти на месте, точно попадая в ритм. Лика поддалась, и какое-то время они танцевали.

– Вам нравится эта музыка? – спросил Старик.

– Какая музыка?

Он продолжал движение в полной тишине. Лика обняла его крепче и стала целовать в морщины, как когда-то дедушку. От усталости она уже не думала о конспирации, потому что вообще происходило что-то странное, и если Старик все это время не видел, что перед ним девочка, значит – был уже совсем далеко, и то, что в обычной жизни могло иметь значение, сейчас пропало навсегда. Они оказались у окна, где стоял проигрыватель.

– Аня, – Николай Николаевич взял ее лицо в свои огромные ладони, – вот я тебя и нашел.

Пальцы были не шершавые, как у дедушки, а наоборот, очень гладкие и теплые. Лика и раньше часто их касалась, но никогда не чувствовала глазами. Старик уже почти ничего не видел, ее лицо было для него как пятно света, и он наклонился, чтобы стало светлее.

– Мы так волновались, – сказала Лика.

– Я понимаю… Еще бы тут не волноваться. Но теперь-то все позади.

– Дело даже не во мне. Но вот дети – вообще с ума сходили.

– Это они могут… Орали?

– Нет, но волновались.

Она не понимала, почему Олег или его жена должны орать? На кого? Вообще, казалось, что они говорят о разном.

– Орали, – пробормотал Старик, – еще бы, тут и взрослый с ума сойдет… Ты целуешь меня?

Лика оторвалась от его губ, а потом, чтобы не было так стыдно, поцеловала еще раз и сказала:

– Да.

Старик крепко зажмурился, тоже поцеловал ее. Сначала – в губы, потом – в волосы.

– Шелковые, – сказал он, – всегда были шелковые… Ты, Аня, не волнуйся… Дети поорали – и перестали, обычное дело… А сына я забрал… Детей много было, все орали… Живой, слава богу, ты не волнуйся.

Он говорил явно о другом и явно не ей. Стало страшно.

– Я ненадолго, – слегка отстранилась Лика.

– Ты всегда ненадолго, – сказал Старик, – но побудь еще чуть-чуть…

Тогда она обняла его снова и стала гладить лицо, целовать в щеки. Старик поцеловал ее в губы и расстегнул рубашку. Распустил волосы. Лика закрыла глаза.

– Побудь еще чуть-чуть, – сказал он. От рук, опустившихся на грудь, стало холодно.

– Я…

– Знаю, – не дал договорить он, – ты думаешь, я совсем псих и ничего не вижу?.. Мертвые не воскресают… Но – в последний раз… Ты же так редко приходишь.