Отец прижал его к стене коровника, дрожь понемногу прошла.

– Зачем ты мне обо всем рассказал? Уж лучше бы не знать.

– Сынок, я не смог бы жить дальше, если бы мы не простились. Получилось бы, что я тебя обманул.

– Скажи, отец… А как же ты вырос и прожил долгую жизнь?

– Тут все просто, у каждого своя судьба. Когда-то меня одного оставили, чтобы рожать новых бычков.

«Это, наверное, еще страшнее – вот так жить, рожать детей и прощаться с ними», – подумал Пранас. Но подумал, уже засыпая. Сон пришел сам собой, когда о нем перестали думать.

И опять до рассвета пришлось проснуться. Сначала, во сне, все было тихо: речка, цепь, лис, а потом непривычный, залетный звук разбудил Пранаса. Машина хозяина господина Чесна запыхтела, зашуршала по гравию и остановилась у дома.

Лукас приехал! Лучший друг, брат, Бог! Как же можно было за своими страхами забыть, что это – сегодня! Госпожа Чеснене выбежала встречать, дверь машины отворилась, и Чесна вынес спящего Лукаса на руках. На мгновение кусочек его белого тела блеснул в темноте. Вырос-то как! Восемь лет – не шутка, совсем крепыш стал. Мальчик спал, обвив ручками папину шею.

Пранас улыбался какое-то время, но потом загрустил еще пуще прежнего. До этого ему было просто страшно умирать, а теперь он понял, что навсегда попрощается с Лукасом и с Жалмарге. Она, конечно, не была лучшим другом, но с ней было почему-то хорошо, к ней тянуло и расставаться не хотелось. Потом он понял, что еще ему не хотелось расставаться с любимым зеленым лугом, с тем, как перед рассветом начинает пахнуть солнце, с ночным журчанием речки и даже с лисом, которого никогда не видел. И он рассказал обо всем этом отцу.

Отец сказал:

– Сынок, неважно, отчего умрешь. Важно – для чего родился. Важно принести кому-то пользу. Скажи, ты любишь Лукаса?

– Спрашиваешь! Больше всего на свете!

– Так вот, ты сможешь ему помочь. Я слышал, что он заболел в городе и его сюда прислали выздоравливать. Ему нужно набираться сил и хорошо питаться. Понимаешь?

– Лукас заболел? Как так!

– Из твоего мяса сделают котлетки, Лукас их съест и выздоровеет. Он будет бегать, резвиться и вспоминать Пранаса – своего лучшего друга.

Лучшего?! Ну… Конечно… Что тут думать.

– А я смогу встретиться с ним перед тем, как…

– Думаю, сможешь, если ему разрешат выйти. Ну, а если нет… просто поможешь другу.

* * *

Шли на луг, и Пранас не знал, что сегодня это – в последний раз. Как обычно, еще до звона бубенцов, он почувствовал приближение Жалмарге с той стороны холма.

– Ну что, рассказал тебе отец про Планету?

– Рассказал… Знаешь, ничего интересного. Я потом тебе как-нибудь.

Он вдруг подумал, что Жалмарге тоже скоро пустят на мясо, но у нее нет лучшего друга, вроде Лукаса, ей некого накормить собой. И пусть сейчас она ни о чем не догадывается, потом, когда поведут забивать, наверное, будет очень страшно умирать просто так, без пользы. Пранас спросил:

– Тебе нужен друг?

Жалмарге затаила дыхание и отвела взгляд.

– Нужен, – сказала она.

– Хочешь, я буду твоим другом?

Тогда она чуть не заплакала.

– Очень хочу.

Потом они молчали и ели клевер. А потом пастухи погнали стада домой.

– Ну это, – сказал Пранас, – ты мне что-нибудь скажи. Чтобы не просто так все.

Жалмарге ничего не ответила, а ткнулась мордой в его бок. Не шутливо, как отец или брат, а нежно, слегка приоткрыв губы, на секунду дыхнув теплым паром и даже – тронув языком. Пранаса словно обожгло от поцелуя, он закрыл глаза, а когда открыл, Жалмарге уже не было рядом. Смутившись, она ушла вверх по склону, на другую сторону холма, навсегда.

* * *

Если говорят «может быть, да», «может быть, нет», это всегда означает «нет». Ни утром ни днем Лукас не вышел, а сразу после обеда во двор зарулил пропахший навозом и слезами фургон. Отца рядом не было, ждать никто не стал.

Какие-то чужие люди потянули Пранаса на веревке через двор, и он успел только заметить, что пастушок Игнас играет на крыльце в тетрис и никак, вообще никак, на него не смотрит. До этого казалось, что все случится нескоро, но уж когда случится, то будет время попрощаться и с отцом, и с Игнасом, и с коровами. А теперь получалось, что все происходит стремительно, так что и вздохнуть нельзя, успевай копыта переставлять.

Их хутор был самый дальний от города, поэтому сначала он ехал один, у окна, глядя на незнакомые луга. Но потом машина стала останавливаться, в нее вталкивали новых, совсем незнакомых бычков, и через два часа уже невозможно было стоять на ногах: со всех боков подпирали, бодались и в результате – оттеснили от окна.

Видимо, отцы предупредили не всех: кто-то понимал, что происходит, только сейчас. Кроме бычков в кузове оказалась пара совсем молодых телочек и несколько взрослых коров. Из вежливости Пранас даже попытался уступить одной черной корове с белым пятном свое место у окна, но со всех сторон так напирали, что даже сдвинуться не получилось. Самые молодые бычки истошно закричали, стали звать маму, но это уже не имело никакого смысла, потому что машина уехала далеко и двигалась без остановок на скорости по большому шоссе.

Пранас вдруг понял, что их будут забивать всех вместе и испугался того, что никто потом не найдет именно его тело, а значит, не факт, что именно из его мяса сделают котлетки, которые должны помочь выздороветь лучшему другу Лукасу. Неужели отец не знал об этом? Страшно было слышать крики, но еще страшнее – быстро приехать.

* * *

Приехали быстро. И опять все было не так, как он представлял себе. Неба над головой не оказалось, машина въехала прямо в цех, их вытолкали из кузова и погнали по длинному коридору.

Впереди уже слышались страшные коровьи голоса, названия которых он не знал, потому что ни разу в жизни не слышал: не крики, не вопли и даже не стоны. В общем, это были страшные голоса без определенного названия. Телята и бычки позади него продолжали звать маму, а взрослые коровы, как могли, их поддерживали.

Вдруг телочка, стоявшая впереди, отшатнулась и больно ударила Пранаса копытом в лоб, потому что ее тоже ударила та самая черная корова с белым пятном. Она выла, не желая идти вперед. Двое людей стали колоть ее острыми штыками, так что она, сама того не желая, продвинулась дальше. Пранас услышал звук падающего и скатывающегося куда-то тела. Следующей в очереди была телочка.

– Мама, – сказала она и обернулась назад. Ей тоже, видимо, ни с кем не дали проститься, а Пранас был последним, кто годился для прощания. Он не стал отводить взгляд, потому что, хоть сердце такого выдержать и не могло, но беречь сердце уже тоже было ни к чему. Телочку погнали штыками вперед, и ее тихая, изысканная женская растерянность уступила место страшному крику, которому не было названия. Она исчезла, и Пранас сам сделал шаг, потому что не хотел, чтобы его кололи. И еще он решил попрощаться с теми, кого любил: пусть даже так, в одиночку.