Профессор Адам Д. встретился с представителями бразильской нефтяной промышленности. Они хотят использовать его исследования. Нефтью профессор занялся сразу после исследований почвы cerrado. Его заинтересовало, живут ли в нефтеносных породах бактерии. Он нашел бактерии в кернах[98] скал, изучил и пришел к выводу, что бактерии нужно размножать. Используя их, можно будет добывать значительно больше нефти.

В Копакабану, один из престижных районов Рио-де-Жанейро, приехали полицейские автобусы и собрали бездомных детей. Сколько таких детей во всей Бразилии, точно не известно. Официальная цифра – пятнадцать миллионов, Альфредо считает, что двадцать пять. В автобусы поместилась сотня детей. Объехали все воспитательные учреждения, но свободных мест нигде не нашлось. Автобусы вернулись в Копакабану. Дети вылезли и остались на улице.

В клубе, где собираются родственники алкоголиков, женщины рассказывают о своих мужьях, сыновьях, внуках и любовниках. Напоследок читают молитву – просят Бога дать им душевный покой, мужество и мудрость. На стене висит их лозунг: isto tambem passara. Что означает: и это пройдет.

Внучка доктора Нискера выходит замуж. Лилиана заканчивает платья для ее матери, бабушки и будущей свекрови. Ткани – розовая парча, пунцовый муслин и фиолетовое кружево – привезены из Италии. Доктор Нискер лично обсуждает репертуар со свадебным оркестром.

Даниэль, невеста, – правнучка Берека Нискера, у которого был самый большой в Островец-Свентокшиском магазин, внучка Мошека Нискера, врача, почетного гражданина Рио-де-Жанейро.

Прадеду Береку был нанесен незаслуженный удар: старший сын стал коммунистом. Началось с книг – “Цемент” Гладкова и “Как закалялась сталь” Островского, – а закончилось тюрьмой. Когда оказалось, что младший сын учится в субботу, ест трефное, вместо синагоги ходит в лес с Ханой, дочкой молочницы, и – что самое страшное – начинает читать “Цемент”, Берек Нискер сказал: уж лучше езжай к дяде в Рио-де-Жанейро.

Дед невесты, Мошек Нискер, приехал в Рио в тридцать шестом году. Стал клапером[99], то есть торговцем вразнос. Товар носил в чемодане. Ставил чемодан на улице и громко хлопал в ладоши. Из домов выходили клиенты. Мошек им всё давал в кредит, а раз в месяц собирал долги – один-два крузейро. В других районах тоже ходили по улицам польские евреи с чемоданами. Обычай торговать в рассрочку завели в Рио клаперы из Опатова, Островеца, Шидловеца, Сандомежа… У каждого был чемодан, свой район и постоянные клиенты. Бросив торговлю, клапер уступал клиентуру другому польскому еврею.

Через десять лет Мошек Нискер уступил клиентуру человеку, который только что приехал из Польши.

Это было в сорок шестом году.

Человек этот рассказывал…

Мошек Нискер начал понимать, что случилось с его родителями, дедушками и бабушками, дядями и тетями, братьями и сестрами.

Втроем – он и еще два клапера из Островеца – наняли учителя и начали готовиться к вступительным экзаменам.

Когда Мошек Нискер стал врачом, он отправился в свой район. Останавливался под окнами самых бедных. Хлопал в ладоши. Говорил: теперь я буду вас лечить.

Дома бедняков были сколочены из досок и картона. Про полиэтиленовую пленку тогда еще не знали, так что после сильного дождя картонную хибарку приходилось сооружать заново.

Доктор Нискер сидел в одной из таких хибарок. На улице ждала толпа. Доктор принимал всех и ни с кого не брал денег. Лекарства приносил с собой и раздавал больным. Так продолжается по сей день. В Копакабане он принимает богатых за деньги. В фавелах – трущобных кварталах – даром. Он ведь читал “Цемент”, его брат сидел в тюрьме, и сам он уважал идеалы социализма. “Что такое социализм? – повторяет мой вопрос доктор Нискер. – Это я, а мне не нравится эгоизм, не нравится бедность, я за справедливость. Знаю, в мировом масштабе это нереально, но нельзя жить только реальной жизнью…”

Церемония бракосочетания внучки Мошека Нискера пройдет в синагоге.

Даниэль Нискер, врач, станет женой банковского служащего.

Веселье начнется в десять вечера.

Играть будет ансамбль Варды Хермолин. Они могут и ламбаду сыграть, и спеть “А идише маме…”.

“А идише маме…” нужна обязательно, потому что свадебные гости должны немного поплакать.

Поплачут те, что из Островеца. Там были настоящие еврейские матери.

Женщины в парче, муслине и кружевах, привезенных из Италии и пошитых в “Maison Liliana”, – ряженые матери. Не о них будет петь Варда Хермолин.

А когда матери поплачут, начнутся танцы.

Ципа Городецкая (вернемся к Ципе) будет за ними наблюдать.

Если ее пригласят на эту свадьбу.

Должны пригласить, хотя бы ради эффектного финала.

Ципа должна подумать: жаль, что не потанцую.

Даже Хана Городецкая ничего бы не имела против этой свадьбы – свадьбы внучки Мошека Нискера, который не умеет жить только реальной жизнью. Впрочем, кто знает, быть может, Хана и сама бы пошла танцевать. Например, с Марианом Ронгой. Конечно, если б он перед тем снял свою смешную вязаную шапчонку и незаметно спрятал вышеупомянутую стопку.

Шломо Моше потанцевал бы, уже не заботясь о том, что нужно собирать со свадебных гостей деньги на приданое.

Хелена Турчинская потанцевала бы с мужем, паном Болеславом, дирижером духового оркестра варшавской электростанции.

Щенсны – с Анной, которая специально для него подвела бы глаза (кстати, напрасно, потому что глаза у нее были блестящие и выразительные).

Кристина Артюх, которая говорит: “Когда-то я думала, что люди заблуждаются, а сейчас думаю, что они плохие”, – потанцевала бы с Арнольдом – настоящим, а не тем, которого я нашла. Который плохим все-таки не был, он лишь заблуждался.

Тереса З. – с мужем Винцентием. Корабль, названный его именем, свое отплавал и недавно был отправлен на слом. Тереса З. поставила снимок корабля на этажерку с абсурдным, но мучительным чувством, что муж погиб во второй раз.

Словом, не потанцевала бы только Ципа Г.

Она бы распрямила непослушные ноги. Оперлась на костыли. Неуклюже сделала первый шаг и кивком подозвала Адама.

Адам внимательно приглядывался бы ко всем попадающимся на пути камням, ступенькам и тротуарным плиткам. Говорил бы: не сюда; не туда; а теперь осторожно. Уже много лет он каждый шаг проделывает дважды. За себя и за нее. Собственные шаги не так утомительны.

Дома они включат телевизор. Судят сторожа, который убил одержимого доктора; уже известно, что преемником доктора будет его сын, которому двенадцать лет, но он уже начал говорить немецким голосом Адольфа Фрица. Инфляция растет с каждым днем. Самая большая и самая бедная фавела – Morro da Providencia – станет доступна туристам. За тридцать долларов можно будет сфотографироваться с детьми на фоне свалки. А также взять напрокат подзорную трубу и в новой перспективе увидеть статую Христа Искупителя, раскрывшего городу каменные объятия. Над креслами Адама и Ципы, над телевизором, на всех стенах квартиры, которую им оставили увечные вышивальщицы, висят пейзажи польских городов, польских зим и польских золотых осеней.