Отпрянул я мгновенно — как только покойник, сощурившись, несколько раз поморгал, словно избавляясь от соринки в глазу, и снова смежил свои веки.

— Он живой, — шепотом сказал я, пятясь на карачках назад. Не отрывая взгляда от покойника, словно боясь подставить ему спину.

Мужик не шелохнулся.

Шмелев положил трубку и подошел ко мне, подозрительно заглядывая сверху в мое лицо с выражением вопроса — не свихнулся ли я?

Женщина слегка пригнулась, инстинктивно приняв борцовскую стойку, устремила взгляд на мужа.

— Он живой, — повторил я уже громче, но на всякий случай, поднявшись, сделал шаг назад к серванту.

Шмелев, наоборот, подошел ближе и пнул мужика своим зимним сапогом по кеду:

— Вставай коли живой, чего придуриваться! — произнес он, на всякий случай, придав голосу максимум требовательности.

Мужик открыл глаза, спокойно, не торопясь поднялся с пола, откинув белый тюль. Стал отряхивать свои брюки, глядя в пол.

Женщина с испугу шарахнулась в сторону выхода, но остановилась в проеме двери, развернулась и завопила:

— Как живой! Откуда живой? Да я тебя сейчас… Дай…, дай мешок! — закричала она Шмелеву.

И не дождавшись ответа, подскочила к столу и выхватила из мешка сковородку.

— Да я тебя сейчас за такую подлость черт рогатый… — закричала она, замахиваясь ею на своего мужа.

Шмель подскочил вовремя и снова попал в медвежьи объятия передовика собеса. Теперь она расплакалась навзрыд. Ее содрогания передавались Шмелю, и тот вибрировал под ее тяжестью, словно штангист, поднимающий над головой рекордный вес. Пытался что-то говорить.

Отряхнувшись, мужичонка как ни в чем не бывало поднял свой ключ, положил его, как ружье, на плечо и направился к выходу. Опустив голову и глядя в пол, он монотонно продвигался к двери, желая казаться спокойным и невозмутимым. В его сутулости, свисающей вниз, словно плеть, левой руке и размеренности шагов чувствовалась невосполнимая утрата чего-то душевного, когда-то поставившего человека на более высокую ступень развития.

Но именно эта неандертальская походка, с ключом в руке вместо дубины, выдавала его внутреннее звериное напряжение и готовность в любую секунду рвануться в сторону и скрыться с глаз.

Почувствовав это, мы, все находящиеся в комнате, разом умолкли и замерли, беззвучно провожая его взглядом и поворачиваясь по ходу его движения: жена, продолжающая обнимать сотрудника милиции; Шмель, выглядывающий из ее объятий; и я, стоящий у серванта, уставленного наградными рамками, не понимающий, что я вообще здесь делаю.

Звук захлопнувшейся входной двери словно расколдовал нас. Мы сели на стулья вокруг стола. И посмотрели друг на друга, словно только увиделись. Затем Шмель пересел на диван и стал дозваниваться в дежурную часть, отменяя вызов следственной группы.

Мне показалось, что моя роль в этом спектакле закончилась:

— Наверно, пойду? — негромко спросил я Шмелева.

— Давай, — ответил он, раздумывая над своими дальнейшими, служебными обязанностями.

Я вышел на лестницу и стал спускаться к выходу. Неожиданно чуть позади, справа, произошло непонятное движение. Я обернулся. Там находился вход в подвал. Небольшая обитая железом дверь была открыта. На пороге лицом ко мне сидел муж заявительницы. Поставив локти на колени, он поддерживал голову ладонями и, слегка покачиваясь, что-то бубнил себе под нос.

Я осторожно подошел ближе, чтобы слышать и, нагнувшись к нему, спросил:

— Что-нибудь случилось?

Подняв на меня свой взгляд с искрящимся в глазах слезинками, он заворожено произнес, словно пропел:

— Какие… слова!.. Такой доброй!.. она была!.. только в медовый месяц…

«Да, — подумал я — Возможно, для этого стоило на час прикинуться мертвым!»

Поскольку ключа у меня не было, пришлось позвонить.

Из-за открывшейся двери на меня пахнуло неожиданной свежестью и чем-то далеким. На пороге стояла Марго в розовом махровом халате моей матери. В квартире будто потеплело.

— Ничего, что я покопалась у тебя в шкафу? — застенчиво, извиняющимся тоном произнесла она, — я приняла душ, и мне надо было переодеться во что-нибудь домашнее.

— Дали горячую воду? — с удивлением спросил я.

Она подтверждающее пожала плечами улыбнувшись. Я подумал, что жизнь налаживается и может быть, скоро будет тепло.

Почувствовал, что под халатиком у нее только свежее душистое тело, и мое начинающее подниматься настроение еще сильнее приподнялось. Представив, как кучерявая материя будет медленно соскальзывать с ее плеч, давая возможность полюбоваться наготой, я почувствовал тесноту в брюках.

Мне показалось, что она специально поджидала меня в таком наряде, чтобы не было возможности избежать дальнейшего сближения наших душ и тел.

В комнате бабок, как обычно, было тихо, и я не удержался, чтобы не привлечь Марго к себе. В этом толстом халате она казалась мне слишком объемной, словно ароматная шаурма. Я обнял ее, прорываясь губами к нежной шее. Марго откинула голову назад и прижалась ко мне животом, охватив руками мою спину. Я слегка приподнял ее и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, прижал к дермантину входной двери.

Почувствовал, как ее правая нога охватила меня сзади и подтолкнула вперед. Полы халата разошлись, и я, опустив глаза, увидел маленький треугольник в горошек на том месте, что обычно пытаются закрыть трусики. Он походил на рисунок боди-арта, что вызвало у меня недоумение и резко отразилось на темпе активности. Я приложил к нему свою ладонь, ощутив влажный жар.

— Это что? — прошептал я ей на ухо.

Теперь пришла ее очередь веселиться. Она вздрогнула от прикосновения, но успела хихикнуть в ответ:

— Это же с-стринги, они держатся без резинок! Ты что, никогда таких не видел?

Мне захотелось выругаться вслух.

«Ох уж эти деревенские, — подумал я, — вечно они выкопают что-нибудь этакое кажущееся им верхом совершенства. Какого черта я должен следить за моделями женских трусов. И разбираться, как они держатся для того, чтобы быть, незаметнее?»

Но тут мысли мои были прерваны.

За дверью комнаты Кузьмы раздался сначала металлический щелчок, затем звон цепи и грохот падающего тела, сопровождаемый истошным воплем.

Вскрикнув, Марго со страху вскочила на меня, поджав ноги, и так повисла на моей шее, словно вокруг забегало семейство мышей. Мне ничего не оставалось, как поддержать ее за голени, прижав к себе.

Крики за дверью перешли в стоны и нецензурную брань.

Интонации знакомого голоса успокоили меня, и я поставил Марго на ноги. Подошел к запертой двери, прислушиваясь, спросил: