Этим законотворчеством Дума занимается. Вот они, конечно, служат. А поскольку являются народными избранниками, то некоторые из них мучаются совестью. Раньше-то они и не знали, в какую тему вписалися. А как стали там обживаться, так вот и появился стыд, как атавизм значит. Но с ним тоже можно жить. И редко кто оттуда добровольно возвращается.

— Ну ты, Кузьма, может, сам в депутаты собрался? — усмехнулся я. Организовал бы своих корешей по помойкам — они бы тебя выбрали!

— Выбрали бы, — ответил он, немного пожевав губами, словно пробовал на вкус будущую должность, только вот вам молодым хвастать, а мне старому — хрястать!

Царствует-то у вас на престоле молодец, можно сказать, по сравнению с прежними правителями, коих под руки водили, да с бумажки читали. Лихой заводила. Мочит врагов своих не только на поле бранном, а даже в местах срамных. Где увидит неверного, там и конец тому приходит. За порядком, значит, следит. Да не туда смотрит сокол! Все вдаль глядит, а надо бы под ноги.

Вот, к примеру, идет бабушка благородная, но старая, по заснеженному тротуару в самый что ни на есть дешевый магазин. А расположен он далече от глаз думских, чтоб атавизмы слуг не беспокоили. Где продукты уж и продуктами-то назвать нельзя, что собаки и те от их запахов шарахаются. «Народным» называется. Бац! На голову сосулька метровая с крыши нечищеной. Что с бабкой, сами знаете. А что с чинушами начинается, вам и невдомек! Вот молодец-то главный на того кто пониже так затопает да глазами зыркнет, что бежит тот без оглядки к своему подчиненному и еще сильнее топает ногами и глаза таращит. Ну, а тот уж готов всех испепелить ответственных за безобразие такое.

А если не одной бабушке сосулька упадет, а нескольким, да еще мальца какого зашибет слегка, тут и вся пресса наготове. То есть та, что показывает, как живут. Засигналит по всем каналам сосульки и ответственных ругать почем свет стоит. Зовут околоточных, чтоб те к ответственности негодников привлекли. Ну и, конечно же, всеми силами установят такого лопуха, который вместо того, чтоб сосульки сбивать, на жизнь засмотрелся. И в тюрягу его, чтоб иным неповадно было…

Складно Кузьма рассказывал. Что-то знакомое и родное было в звучании старых, забытых мной, интонаций его голоса, но мне хотелось остаться наедине с Марго.

— Где деньги-то нашли? — прервал я Кузьму.

— Какие деньги? — испугался он от неожиданности, но затем вспомнив, усмехнулся — Да у Шурки в мотне!

Погладил свою козлиную бородку сверху вниз, словно только что выпил вина и стирал с нее оставшиеся капли.

— Она их в карман юбки запихнула, а юбку одела на левую сторону, да еще и карманом наперед. Вот у нее детородный орган-то и появился. Ходила с ним по квартире, как трансвестит окаянный, пока фашист не пришел, да за него не ухватился… хи-хи!

Кузьма засмеялся тоненьким голоском. Ему хотелось еще поговорить, но мы слишком устали за этот день и направились к выходу.

— Спасибо тебе за тот случай, — тихо сказал он.

Я обернулся, не понимая о чем речь.

Видя мое недоумение, Кузьма уточнил:

— Ну, тогда, у «Авроры»!

— А…, — вспомнил я, — да чего уж там! Ты, главное, осторожней в следующий раз, а то перепугал матросиков.

Кузьма недовольно проводил нас за дверь и снова запер ее на засов изнутри.

— Это он о чем? — любопытно спросила Марго, когда мы оказались в моей комнате.

— Да так…, года два назад было, — ответил я, — Кузьма решил революцию сделать и все подговаривал матросов с «Авроры» залп произвести. Ну, те подумали, что это шпион какой, вызвали милицию. Та — психушку. Хорошо, врачи у него мой номер телефона нашли и мне позвонили. Я приехал, сказал, что он мой дед и крыша у него слегка прохудилась. Поверили — отдали.

Когда я снова его увижу и услышу его сказки? — подумал я.

Марго окончательно продрогла и только ждала момента, чтобы пойти ко мне. Я включил обогреватель, и вентилятор стал нагнетать в комнату теплый воздух.

Скинув шубу, Марго в халате, юркнула под одеяла и свернулась калачиком. Недовольно заскрипели железные пружины. Сложенный квадратик ее желтого платья, словно осколочек дневного солнца, висел на спинке стула около окошка.

Я не стал раздеваться. Сняв куртку и раскинув руки, лег на кровать, обняв ее вместе с хоронящейся внутри постельного белья королевой.

— Ты знаешь, у меня нет братьев, — шепнула Марго, вынув руку из-под одеяла и погладив меня по щеке, — просто мне негде было жить. Как ты считаешь, я ему изменила?

Я промолчал, думая, что часто между женщиной и мужчиной возникает спор, что можно считать изменой, а что нельзя. Большинство почему-то ассоциирует это определение с собственной обидой на партнера за поруганное доверие — секс с другим.

Считать изменой нарушение когда-то данного обещания? Ведь это всего лишь слово, которое может вырваться случайно в порыве неконтролируемой страсти или безумного влечения. Конечно, обидно, если ты затратил на партнера всю свою жизнь, лелеял, хранил верность, боголепно выполнял все его прихоти и желания, а он взял и ушел.

Задай себе вопрос, а нужно ли было ему все то, что ты дарил, в чем видел совершаемое благодеяние? Чувствовал ли он в этом необходимость? Видел ли чистоту и душевную бескорыстность твоих помыслов? Верил ли он тебе? Что значит само понятие «изменить»? Он совершил поступок, который от него не ожидали, но это не значит, что тот ему не свойственен.

Нельзя изменить кому-то, можно изменить только себе самому. Совершая действие наперекор своей совести, своему сознанию и сути. И это вполне может быть не секс. Это может быть поступок, фраза или даже слово. А возможно — молчание. Но если совершенное продолжает терзать память, не давая покоя, и скоблить по душе, значит, измена состоялась…

Но разве мог я все это рассказать Марго? Женщины живут совершенно в ином мире. Может быть, у них тоже на голову надет мешок с наркотическим газом? Скажи я ей об этом — она бы сразу назвала меня безответственным подонком. А может, оно так и есть.

От этих мыслей мне стало очень грустно, и я обнял Марго крепче, положив свою голову на слегка выглядывающее из-под одеяла ее плечо. От него шло ароматное тепло.

Мне захотелось поделиться с ней чем-то сокровенным, что не дает покоя моей душе:

— Ты знаешь, я часто вспоминаю слова моего однокашника погибшего в Чечне, — тихо сказал я. — Однажды, приехав в отпуск после ранения, он сказал, что поколение его деда имело огромную веру в светлое будущее. Но страны не имело. Родина существовала только в их мозгах.

Поколение его отца — разочарованное, неприкаянное, потеряло веру и так же не приобрело страны!

А мы взрослеем на разочарованиях и экспериментах. Но у нас есть наша страна, которую мы не знаем куда приложить.

Он добровольцем пошел служить в Чечню. Быть может, он искал там ответ на свой вопрос?