«Нехорошее предчувствие отразилось внутри меня нервной дрожью».

Вот и расплата за веселый вечер, — подумал я, — слишком много смеялся и беду накликал.

Дверь в квартиру оказалась открытой. Беда пришла под видом трех сотрудников милиции. За этот день, как впрочем и за все остальные, столько произошло, что гадать причину нахождения здесь милиции было бесполезно, и я вошел внутрь. Марго оставалась на лестничной площадке.

— Пожаловал, голубчик! — обрадовался стоявший слева старший лейтенант, заходя мне за спину, отрезая путь к двери, — уже успел денежки потратить?

Обернувшись на него, я смолчал.

— Нечего оглядываться, — сказал он, — путь на волю отрезан. И далее обращаясь к своим коллегам: — ведите его в машину, в отделе разберемся.

Так я снова оказался второй раз за день в моем родном отделении, но уже не по своей воле. Двое сотрудников в штатском слегка подтолкнули меня к выходу. Я не сопротивлялся, но продолжал молчать, дабы чего-нибудь не напутать.

Тут я лицом к лицу столкнулся с Марго. Как ни в чем не бывало, передал ей ключи от квартиры. Улыбаясь, чтобы не вызвать беспокойство, кивнул в сторону своей комнаты, спокойно произнес:

— Я скоро вернусь, располагайся. Можешь приготовить легкий ужин.

Обе бабки, выглядывающие из своей комнаты, с удивлением уставились на уверенно входящую девушку. Милиционеры посторонились, и она прошла прямо в мои апартаменты, прикрыв за собой дверь.

— Может, ошмонаем его комнату? — спросил старший лейтенант.

— У него там такой бедлам, что до утра будем разгребать, — отозвался один в штатском, — лучше пусть сам расскажет, поехали.

Теперь вместо черных и гаишника-взяточника в обезьяннике оказался я. Пришлось вспомнить юность. Когда в последний раз я сидел в этом затхлом вонючем полумраке и глядел сквозь клетки сваренной из арматуры металлической двери.

Напротив, у окна, стоит знакомый деревянный стол, за которым я сидел в качестве потерпевшего сегодня утром. А теперь мне приходится виновато отводить взгляд от любопытствующих граждан, заглядывающих в дежурку. Ощущение не из приятных.

В глубине обезьянника у стены стоит лавка, на которой кто-то сопит. От него воняет мочой и водкой. Противно слушать сопения этого урода, но еще противней толкнуть его или обратиться со словами.

Я не имею понятия, за что меня сюда посадили, и соответственно не могу начать что-либо требовать или просить. Это совершенно разные вещи, и перепутать их нельзя. Для начала надо прояснить обстановку. Я продолжаю стоять вплотную к решетке, чтобы меньше чувствовать тошнотворный запах и не слышать омерзительного хрюканья за спиной. Так отверстия кажутся больше, и я почти на свободе.

Сам себе я напоминаю Анжелу Дэвис из школьного учебника истории — стоит только взяться руками за решетку. Но мне это противно. Меня неприятно передергивает от любого прикосновения к этой комнате. Кажется, что здесь все заразно и, приняв на себя пару бацилл, я останусь здесь навсегда или превращусь в постоянного посетителя.

В соседнем обезьяннике слышны пьяные женские всхлипы и причитания. Несвязная речь и периодические выкрики оттуда только раздражают милиционеров, и кто-то из них периодически бьет резиновой палкой по решетке, призывая к тишине. Телефон звонит не умолкая, и двое сотрудников, заполняющих протоколы, попеременно берут его, недовольно отвечая на задаваемые вопросы. Милиционеров много, все они чем-то озабочены. Кажется, что у них есть нечто общее — это серые бушлаты одного размера. На толстых они не могут застегнуться, худые в них выглядят пугалом.

Неожиданно появляется знакомая фуражка с высоченной тульей.

Я продолжаю молчать, но взгляд мой вопрошающе устремляется на знакомого Гардемарина.

Наконец, Илья Гаврилович посмотрел на меня и сделал удивленное лицо.

— Ты что здесь делаешь? — спросил он, но тут же осознал неуместность своей фразы, поскольку я ничего здесь не делал, а просто стоял.

В ответ я только улыбнулся. Мне показалось, что улыбка была кривой.

— Михалыч, — обратился он к помощнику дежурного, вихрастому деревенскому парню в форме сержанта, сидящему за столом, — за что Соколова задержали?

— Не знаю, — лениво отозвался тот и, подтянув к себе толстый журнал, стал его быстро перелистывать, изучая содержимое.

Через полминуты поднял голову:

— Бабки, его соседки, позвонили. Он деньги у них стырил, вчерашнюю пенсию!

— Опять эти бабки! — недовольно произнес участковый, — вот повезло-то мне с территорией. Сейчас доложусь руководству о заступлении и пойду на опорный пункт. По дороге загляну к бабусям — пенсию найду.

— А с этим что? — спросил сержант, кивая на меня головой.

Видимо, жалости в моих глазах было недостаточно.

Посмотрев на меня, Илья Гаврилович снова повернулся к помощнику дежурного:

— Как найду — позвоню!

Я понял, что это надолго. Ведь ему торопиться некуда. Я уже начал прикидывать, как участковый придет ко мне домой. Там увидит Марго. Зацепится с ней языком, расскажет, что я задержан. Потом будет лазить по бабкиным закромам. Правда, все их потайные места он знает, но уж слишком их много. Марго надоест эта тягомотина, и она уедет.

Но до конца мне расстроиться не дали. В дежурке появился Сашка.

— Привет Шмель, — тихо сказал я ему через решетку, — как поживаешь?

— Ты смотри, какая важная птица к нам попала сегодня! — искренне обрадовался он, — Что Собственная безопасность от тебя отказалась?

Сержант за столом навострил уши и убрал трубку от уха, прикрыв динамик ладонью.

— Бабки на него пожаловались, — заулыбался участковый, опять свои пенсии спрятали и забыли где. Пойду искать.

— Ааа, — слегка разочарованно протянул Шмелев, — ну тогда посиди, пока он ищет. А если не найдет — будешь показания давать по всем правилам. И за все остальное!

При этом он подмигнул мне, намекая на утреннюю сцену с долларами.

Я усмехнулся.

— Ну ладно, — примирительно произнес он. Согласишься послужить отечеству — будешь свободен!

— Только для этого и живу, — с ехидцей усмехнулся я, — вроде как утром уже послужил пару раз, что надо-то?

— Я же сегодня на заявках, ты знаешь! Еду на труп. Будешь понятым на осмотре?

«Вот этого только мне на сегодня не хватало», — подумал я, но оставаться в гадюшнике мне не хотелось вовсе, и я согласился.

Шмель взял ключ у помощника дежурного и отпер металлическую решетку.

— Запиши, что я его с собой забрал, — обратился он к сержанту.

— Понял, — ответил вихрастый и стал что-то записывать в журнал.

Тошнотворный смрад остался за моей спиной, и я с удовольствием глотнул свежий морозный воздух улицы. На душе стало светлее. Появилось желание скорее распутаться со всем этим и вернуться домой, где меня уже заждалась симпатичная девушка.