Через неделю я получила от Джен посылку. В ней была открывалка для банок и записка: «Мы всегда сможем открыть свои банки».

* * *

Крейг держит обещание, данное мне в ванной. Он приходит. Утром я выхожу к машине и нахожу ее абсолютно чистой. Я сажусь и вижу, что бак полон. Я возвращаюсь домой – и вижу у порога пакеты с продуктами. Я получаю от Крейга электронное письмо с перечислением предстоящих детям визитов к врачам. Крейг пишет, что сам отвезет детей, чтобы я могла отдохнуть. Он присылает мне песню Mumford & Sons «Я буду ждать тебя». Он пишет, что каждый вечер слушает этот альбом и плачет. Я останавливаюсь у школы, а он уже в классе – помогает учителю или читает детям. Однажды я открываю входную дверь и нахожу три красиво упакованных подарка – в выходные друзья детей пригласили их на день рождение. Под подарками записка: «Я не перестаю быть их отцом и твоим мужем, Гленнон, даже если не живу с вами». Его поступки вызывают у меня совершенно иные чувства, чем раньше. Любовь Крейга проявляется через служение нам. Это надежная, светлая и бескорыстная любовь. В ней нет эгоизма. Я говорила Крейгу, что никогда больше не полюблю его, но он все равно любит меня. Это не эгоистическая любовь, потому что я не отвечаю ему. И это интересно.

Как-то днем я открываю почтовый ящик и обнаруживаю в нем письмо, адресованное Крейгу и написанное аккуратным женским почерком. Я стою на улице и смотрю на розовый конверт. Обратного адреса нет. Господи! Меня захлестывает адреналин. Не понимаю, ужасает меня это письмо или возбуждает. Одерживаю ли я сейчас победу над Крейгом или это мое поражение? Я не понимаю, в одной мы команде или стали противниками. Я сажусь на траву и думаю, что если сейчас открою это письмо, то никогда не смогу сделать вид, что не знаю, о чем в нем написано. Я сглатываю и вскрываю конверт. Внутри листок с тремя короткими предложениями: «Крейг, спасибо Вам за преданность нашим женщинам и детям! Мы все высоко ценим Вашу готовность прийти на помощь и доброту. Дети Вас любят! С уважением и благодарностью, Донна». Письмо написано на официальном бланке. В верхней части листа название «Приют для женщин и детей, подвергшихся насилию». Я несколько раз перечитываю письмо. Потом вхожу в дом и звоню Крейгу.

– Что это такое? – спрашиваю я, сообщив о случившемся.

– Я стараюсь стать лучше, Гленнон, – отвечает он. – Я пытаюсь учиться. И когда я не могу быть с тобой и детьми, мне нужно делать какие-то добрые дела.

* * *

Дети ходят к психологу, который помогает им пережить наш разрыв. Хоть я и сказала Крейгу, что подаю на развод, что-то мешает мне обратиться к адвокату. Да, я хочу развода, но в то же время и не хочу. У меня нет решения, которое принесло бы мне душевный покой. В марте я отправляюсь к психологу моих детей, чтобы обсудить их успехи.

– Гленнон, – говорит она, – вам нужно как можно быстрее принять окончательное решение относительно своего брака.

Психолог говорит, что дети могут пережить развод или воссоединение родителей – лишь бы появилась какая-то определенность.

– То есть вы считаете, что мне следует поспешить с решением? – спрашиваю я.

– Да, – кивает она. – Именно об этом я и говорю.

Плохой совет. Определенность, достигнутая в спешке, ничего хорошего не сулит. Но психолог твердо убеждена в этом, и я испытываю облегчение от того, что меня загнали в угол. Я так устала. И я волнуюсь из-за детей. Они каждый день спрашивают меня, когда папочка вернется домой, и я не в силах сказать им, что этого никогда не будет. Я меняю свое решение. Я решаю пригласить Крейга домой.

Иногда отступить заставляет не любовь, а усталость. Одиночество. У женщины иссякают силы и смелость. Она устает бояться ночных звуков, которых никогда не замечала, пока не осталась одна. Иногда ее пугают не звуки, а тишина после того, как ребенок произнесет новое слово, а рядом нет никого, с кем можно было бы разделить эту радость. Иногда женщине просто нужно вернуть в свою жизнь свидетеля этой жизни. Она оглядывается вокруг, вздыхает и думает: «Может быть, в компромиссе и нет ничего плохого? Уйти так трудно, но, может быть, это и является веской причиной для того, чтобы остаться?» И тогда я принимаю решение. Любовь – это не победный марш. Это холодный путь, и торжественные фанфары на нем не звучат.

Я звоню Крейгу и сообщаю, что он может вернуться.

– Давай попытаемся, – предлагаю я. – Попробуем.

Он долго молчит, а потом говорит:

– Спасибо, Гленнон.

После полудня Крейг входит в наш дом с чемоданами. Дети с радостными криками виснут на нем, не давая пройти в гостиную. Он пытается скрыть слезы. Крейг спокойно, тихо разбирает свои вещи. Я наблюдаю, как он возвращает себе пространство в моем шкафу и в нашей жизни. Я напряжена, замкнута и напугана.

Вечером я ухожу в ванную, чтобы надеть пижаму. Я стараюсь сделать так, чтобы нас разделяло как можно больше закрытых дверей. Я уже почти одета, когда слышу, как Крейг подходит к двери. Пижамные штаны лежат на полу, и я боюсь, что он войдет и увидит меня обнаженной. Сердце отчаянно колотится в груди. Я пытаюсь быстро натянуть штаны до коленей, но падаю на пол и сильно ударяюсь головой. Щеку царапает жесткий коврик, сердце колотится, я не могу двинуться с места, потому что меня стреножили штаны. Я лежу на полу, и по лицу моему текут слезы злости. Лишь бы он только не вошел и не увидел меня в таком положении. Когда я наконец собираюсь с силами, чтобы встать, то натягиваю штаны и толстовку с капюшоном, чтобы максимально закрыть все свое тело. Хотя всего восемь вечера, я ложусь в постель. Сворачиваюсь в клубок и устраиваюсь как можно ближе к краю. Я не хочу, чтобы Крейг ложился рядом со мной. Я не хочу делить с ним свою постель, свой шкаф и свою жизнь. Я не испытываю облегчения. Возвращение Крейга кажется мне вторжением.

На следующее утро Крейг берет девочек, чтобы позавтракать где-нибудь вместе. Мы с Чейзом отправляемся в местный зоопарк. Мы стоим перед клеткой льва. Огромный, величественный кот ходит взад и вперед. Мышцы перекатываются под шелковистой шкурой. От нас его отделяет всего несколько дюймов. Лев останавливается и смотрит прямо на нас. Мы с Чейзом смотрим на него, замерев в почтительном молчании. Потом Чейз шепчет:

– Какой же он красивый!

– Да, он очень красивый, – шепотом отвечаю я. – Не странно ли, что мы можем просто стоять здесь и любоваться им, не испытывая страха?

– Он же за железной решеткой, – улыбается Чейз.

Я берусь за железный стержень и вспоминаю, как лежала на полу в ванной, а потом съеживалась на краю собственной постели. Я вспоминаю, как нарастали во мне страх и гнев, как исчезали последние клочки нежности к Крейгу. Я снова была напугана и зла, и это произошло потому, что я потеряла свою решетку. Жизнь врозь давала мне ощущение безопасности. Но теперь моя постель снова стала его постелью. Решетка исчезла, и очень трудно разглядеть красоту льва или мужчины, когда боишься быть растерзанной.

Две недели я пытаюсь построить собственную решетку с помощью дополнительной одежды, поворачивания спиной, холодного выражения лица и нахмуренных бровей. Я чувствую, что мне нужно защититься с помощью отстраненности и холодности, чтобы Крейг постоянно помнил о моей боли. Но мне не удается часто демонстрировать свой гнев из-за детей. Им нужна нормальная домашняя обстановка и надежда. Поэтому однажды вечером я отзываю Крейга в сторону и говорю: