Для ребенка слишком много информации, но выхода другого не было, пришлось разбираться. Мои родители не могли иметь детей, они долго шли к ЭКО, а когда решились, выяснилось, что даже ЭКО - не панацея. Несколько лет ничего не получалось, мать убила все здоровье, а потом родилась я. Родственники по отцу категорически не приняли ребенка, зачатого в пробирке. Дескать не от Бога я. Подлил масла в огонь факт, что родители черноволосые со смуглой кожей, а дочь у них - блондинка с голубыми глазами. Дивеевы давили на то, что я не их крови, что в итоге и подтвердилось через десять лет, кстати, но менее жестоким их отношение к ребенку от этого не становилось. Я всегда чувствовала себя неродной, лишней, держалась чуть-чуть особняком. Меня не били, явно не обижали (побаивались отца), но при каждом удобном случае намекали, что кровь у меня плохая. А потом выяснилось, что они правы, и мой мир окончательно рухнул.

Это была первая война, которую я проиграла.

Такая вот загвоздка: из Малики Дивеевой, единственной наследницы самого богатого человека в нашем городе, я вдруг стала никем, человеком без имени, потому что Малика - семейное имя, передающееся из поколения в поколение, и я его недостойна. Родители мои оказались не моими вовсе, а те, другие, кровные, - едва взглянув на меня, скривились. Не пришли в восторг, в общем.

Я чувствовала абсолютное безграничное одиночество, мечтала хоть о какой-то крупице тепла, о признании, о крошечной собственной грелке, которую в минуты безграничного уныния можно обнять и прижать к душе.

В нашей школе учились пара девчонок из неблагополучных семей, которые стали очень рано встречаться с парнями. Спать с ними. Об этого все знали и судачили за спинами. Я так не делала, но в общем-то могла понять, зачем они шли на это. Чтобы хоть ненадолго почувствовать себя нужными и любимыми, хоть на несколько минут погреться в чьих-то объятиях. Фальшивое тепло лучше его полного отсутствия?

Когда смертельно холодно, важно ли, чем греться?

Даже жаль, что он вчера не настоял на своем. Эти воспоминания могли бы стать моей грелочкой. Прошлые, светлые, подаренные дружбой с Кристиной, истинной Дивеевой, за столько лет успели потускнеть, затереться новыми, связанными с ней же.

***

Тук-тук-тук. Стекло звонко дребезжит от моих ударов, а глаза почти не слепит от по-зимнему тусклого рассвета. Никто на мой стук не оборачивается.

Воздух на даче сказочно-прозрачный не только за пределами дома, но и внутри громадного строения. Не так далеко от города, а будто в иной реальности находишься. И холоднее здесь, чем в столице, и ветер как будто резче, свободнее, не утяжелен запахами и пылью. Здесь хорошо спится и думается. Здесь обитает тишина, чувствует себя вольготно в родных стенах, она заползает под кожу, учит размеренности. Молчи, думай, наслаждайся.

Тишина нашла приют рядом с этим парнем, который прямо сейчас, в шесть пятнадцать утра, натощак, курит на террасе, накинув на футболку куртку. Не застегнутые на ремень джинсы опустились чуть ниже, чем должны сидеть, голые пальцы ног поджаты. То и дело Костя встает на цыпочки, рассматривая покрытые инеем деревья за окном, сигарету держит крепко, а курит быстро, словно кто-то вот-вот заметит и отберет у него яд.

По привычке я постучалась, он не отреагировал. Двух недель не хватило перестроиться на общение с глухонемым. Все время хочется его окликнуть по имени. Конечно, с виду он кажется уверенным в себе, но то, что не пытается произносить звуки, говорит о комплексах. Я почитала на эту тему, когда учила азбуку. Возможно, он стесняется, как прозвучит его голос. Боится, что получится комично громко или невпопад? Антон упоминал, что большую половину жизни Костя разговаривал, он мог бы продолжать делать это по памяти, если бы захотел.

Мне бы хотелось услышать, как он разговаривает. Наверное, с легким акцентом, как и Антон Игоревич.

Костя оборачивается и, увидев меня, слегка округляет глаза - так и есть, не почувствовал приближения. Затем кивает.

«Выспалась уже?» - несколько быстрых движений пальцами, вопросительно приподнятые брови - я понимаю моментально, словно читаю его мысли.

- А ты так и не смог заснуть? Из-за меня?

Он обнимает меня одной рукой, прижимает к себе спиной и покачивает. Наверное, я безумна, но от удовольствия на мгновение прикрываю глаза. Он проводит ладонью по моему животу вниз, останавливает большой палец на тазовой кости, поглаживает ее, очерчивая круги, и касается губами моей макушки. Его горячее дыхание резко контрастирует с ледяными руками.

Я думаю о том, как он целуется: одновременно и нежно, и грубо, то нетерпеливо разгоняясь, то вдруг замирая, ощутимо прижавшись своими губами к моим или прикусив нижнюю зубами, вырисовывая языком зигзаги. Невозможно отвлечься, он постоянно напоминает: я здесь, я хочу, думай обо мне, о том, что я делаю с тобой.

Его поцелуи - это прелюдия, и по их интенсивности чувствуется, что желательно - короткая. Вчера в машине он меня хотел, но не получил, а сейчас обнимает, а я мечтаю, чтобы время умерло, оставив нас с ним вдвоем на этой ледяной террасе навсегда.

Наступаю на его ноги носочками пальцев, стараясь убраться с холодного пола поскорее.

Он сказал, что никогда не будет со мной спать. Пусть хотя бы обнимает. Я будто пробралась на запретную территорию, огороженную стометровым забором, обмотанным колючей проволокой. Насколько фальшиво то тепло, что он дарит? Есть ли мне дело до этого?

Элен

Больше всего на свете мне хочется остаться его переводчиком, которого он периодически прижимает к себе. Но правда подталкивает к реальности. Я здесь в первую очередь из-за Кристины, и не следует забывать об этом. Нужно кое-что выяснить:

- Костя, - говорю, повернувшись к нему лицом, - если бы ты, допустим, каким-то чудом оказался в прошлом, и увидел себя… лет в… четырнадцать. Либо в любом другом возрасте, неважно. Что бы ты сказал себе маленькому?

«Ничего», - не мешкая ни секунды.

Такого ответа я не ожидала.

- Как ничего? Совсем?

Он пожимает плечами. Отшатнувшись, я снова оказываюсь на полу, и оттого, что замерзаю, говорю быстро, дрожа и запинаясь:

- Ты бы не стал себя предостерегать от «Попаданцев»?

Костя качает головой, при этом его глаза сужаются, а взгляд тяжелеет, скулы напрягаются, обрисовываясь четче. О-па, ступила на запретную тему. Сердце колотится быстрее. Он втягивает в себя никотин, пока огонек вплотную не подбирается к фильтру, и смотрит на меня как тогда, в клинике. Мистер молчаливое высокомерие вернулся, готовый разорвать на куски неугодных.

Делаю шаг назад. Не ожидала такого. Честное слово, после всех этих дней, объятий, поцелуев, совместной ночи в одной постели, я думала, что узнала его настоящего, а высокомерный злой взгляд - это маска, за которой он прячется по личным причинам. Но сейчас что-то пошло не так.