Не то чтобы я начал понимать Матвея Свинчаткина, который так заботился об этих ксенах… Но, в общем, да, что-то похожее на понимание начало зарождаться в моем уме.

Я попытался вообразить, каково это: оказаться ответственным за несколько десятков подобных существ, заброшенных в наши негостеприимные леса за мириады верст от их собственного дома. И вот что я вам скажу, менее всего на свете желал бы я сейчас поменяться с Матвеем Свинчаткиным. Надобно обладать особым складом души, чтобы не надломиться под подобной ношей.

Я переходил за фольдом из комнаты в комнату, следил за тем, чтобы он ничего не попортил и не угробился сам (в жизни не подозревал о том, что самые обыденные предметы обстановки обладают потенциалом к смертоубийству, и однако же это так!)

Занятие это казалось мне увлекательным, потому что было приправлено его цоканьем, киваньем и дружескими гримасами, как вдруг ко мне ввалился в грязных сапогах Серега Мурин и начал, заикаясь со слюнями, о чем-то бурно докладывать.

Я ничего не мог понять из его бессвязных речей — точнее сказать, из череды отрывочных звуков, которые не соединялись ни в какие разумные слова. Мурин, очевидно, отдавал себе отчет в том, что не в состоянии донести до меня свою мысль, волновался все сильнее и, соответственно, заикался все безнадежнее.

Он решил прибегнуть к жестикуляции и принялся тыкать пальцами в фольда, потом в дверь, потом в собственную грудь. При этом он, как отчаявшийся, больше не пользовался даже начатками человеческой речи, а вместо того безнадежно и глухо мычал.

Проникнуть в мысль Мурина, погребенную под толщей заикания, мог один только Витольд, но Витольд спал. Даже если бы я и захотел его разбудить, вряд ли мне это бы удалось.

Фольд застыл, согнувшись на стуле так низко, что лицо его упиралось в колени. Неожиданно Мурин подскочил к нему, вцепился в его локоть и потащил прочь. Фольд заверещал от страха, а может быть, и от боли и начал вырываться. Мурин продолжал упорствовать, вследствие чего они с фольдом сцепились и покатились по ковру, молотя друг друга кулаками по головам. Оба при этом испускали громкие бессмысленные крики.

Вся сцена представилась мне настолько отвратительной — особенно по контрасту с той мирной идиллией, которой я наслаждался последние несколько часов, — что я схватил табурет и принялся без разбору колотить обоих драчунов.

Клубок расцепился. Фольд остался лежать на спине, раскинув руки. Его лицо было разбито, из губы и носа вытекала темная густая кровь. Мурин вскочил на ноги. Ему тоже досталось, в том числе и от меня. Он принялся тереть лицо и шею рукавами, при этом глаза его злобно сверкали, а на губах пузырилась пена.

Внезапно он сипло прокричал что-то и бросился бежать вон из комнат.

Я запустил ему вслед деревянной статуэткой, изображающей нечто вроде снегурочки, и наклонился над фольдом. Я очень боялся, что Мурин непоправимо ему навредил. Но фольд оказался жив, а раны на лице, хоть и выглядели страшно, не представляли никакой жизненной опасности для субъекта.

— Тьфу ты, — проговорил я. — Ступай, умойся. Идем, я попрошу Планиду — даст тебе молока.

Кухарка встретила нас неприветливо. Дымящаяся папироса, зажатая у нее в зубах, зашевелилась.

— Планида Андреевна, умоляю, перемените гнев на милость! — шутливым тоном начал я, воображая, будто это наилучший путь к суровому сердцу старого морского волка. — Видите сами, несчастный инопланетянин обижен и побит.

Кухарка выплюнула папиросу в особое ведерко с водой, где уже плавало множество окурков, похожих на дохлых мальков.

— Начинку для пирогов привели, барин? — осведомилась она хрипло. — Ну хорошо, краснорожая жаба, — обратилась она к фольду, — полезай-ка в мясорубку, принеси пользу обществу.

Фольд дружелюбно стрекотал и цокал, а Планида разразилась смехом.

— Дайте ему молока, что ли, — сказал я совсем уж будничным тоном.

— Да он весь дом объел, — сказала кухарка. — И жрет, и жрет. Витольд только и знает, что обеды ему таскать. Я говорю ему: «Разоришь хозяина-то со своими экспериментами», а он отвечает, что эксперимент, мол, скоро уж закончится. Ему, мол, виднее, разорит или нет. Я уж предлагала отдельно варить, из объедков. Этому-то, — она сверкнула взглядом в сторону фольда, — ему же все равно, что жрать, лишь бы желудок набить. Дикарь, одно слово.

— Просто дайте ему молока, — сухо произнес я. — И пусть умоется.

— Может, еще сопли ему подобрать? — крикнула Планида мне в спину.

Я хотел было оборвать дерзкую бабу, но зловещий призрак купцов Балабашниковых тотчас всплыл перед моим мысленным взором, и я, не сказав больше ни слова, удалился из кухни.

Настроение было испорчено. Я вернулся было к чтению, однако и здесь меня ожидало разочарование. Занимательные эпизоды экспедиционной жизни временно закончились. Следующие страницы Беляков посвятил описанию жуков и тараканов. Я рассеянно пролистал два письма, сплошь изрисованных портретами каких-то членистоногих растопырок.

Мои досуги прервало появление незнакомого человека. На вид ему было лет тридцать с небольшим. Широкий лоб мыслителя, античный нос героя, еще более античный подбородок покорителя женских сердец и вообще атлетическая фигура — незнакомец, прямо скажем, производил сильное впечатление.

— Прошу прощения за бесцеремонность, — заговорил он выхоленным баритоном, который вызвал у меня еще больше неприязни к чужаку. — Слуга ваш, должно быть, уже доложил. Странно, что он не вышел ко мне с сообщением, что вы ожидаете, а между тем мое дело не терпит отлагательств.

— Слуга ничего не доложил, — сказал я. — Он заика. Я ничего не разобрал из его так называемого доклада.

Я сверлил чужака взглядом, изо всех сил давая ему понять, что ему здесь совсем не рады. Мысленно же я молился о том, чтобы Планида задержала фольда на кухне. Не хватало еще для довершения картины, чтобы инопланетянин возник сейчас в комнатах!

— В таком случае позвольте отрекомендоваться лично, — произнес незнакомец. — Порскин, следователь по особо важным делам. Конон Порскин, — повторил он.

Я помертвел.

— По каким делам Конон? — переспросил я глупо.

— По особо важным. Следователь, — подчеркнул Порскин.

Я покраснел. Порскин глядел на меня снисходительно. Он спросил:

— В какой комнате удобнее разговаривать?

— В любой, — ответил я, озабоченный только одним: увести вторженца как можно дальше от кухни. — Хотя бы в гостиной. Весьма будет удобно.

— Потребуется стол, — выдвинул новое требование Порскин.

— Желаете откушать? — спросил я, лихорадочно соображая, как быть дальше.

Наверняка следователь уже оповещен о том, что в кухне у меня хоронится инопланетянин. Я бы на его месте точно догадался. Подозрительных инопланетян и бандитов в романах всегда прячут на кухне.