Мне пришлось столкнуться с этим обычаем вплотную благодаря одному обстоятельству.

Один из местных дружков и помощников Сократыча повадился таскаться в хранилище — так мы называли особую палатку, в которой хранили образцы. Долгое время я не догадывался о его посещениях, поскольку не производил никаких ревизий, полагая не без оснований, что помещенные в особые футляры образцы колючих растений, несколько видов жуков в ящичках и упомянутые уже геологические пробы не представляют никакой ценности для возможного вора. В самом деле, кому придет в голову красть столь убогие экспонаты, когда любой из них нетрудно отыскать здесь же, на местности?

Тем не менее, увидев, как абориген (мы называли его „Яша“) выходит из хранилища, я насторожился и в тот же вечер произвел генеральный осмотр всего наличного имущества.

Каково же было мое удивление, когда я недосчитался десятка жуков, двух кузнечиков (я называю этих насекомых приблизительно „жуками“ и „кузнечиками“ из-за внешнего их сходства с этими земными существами, хотя они, разумеется, не являются ни тем, ни другим)! Пропали также три больших холщовых мешка и дюжина небольших мешочков для отбора геохимических проб.

Я был сильно обескуражен случившимся. За насекомыми нам пришлось ходить довольно далеко в горы, что, учитывая здешнее пекло, было обременительным. Повторять поход не хотелось — в конце концов, никто из нас не Александр Македонский и, соответственно, не может быть объявлен сыном Амона, коему нипочем сжигающие солнечные лучи!

Чтобы разрешить недоумение, я призвал Сократыча. Тот явился, опухший от сна. Надо заметить, что Сократыч обладает поразительной способностью спать в любое время суток, но также и не спать сутками и более того.

— Ответствуй, друг мой, — обратился я к нему не без начальственной иронии, — не ведома ли тебе судьба холщовых мешков, которые лежали здесь, в углу хранилища?

Сократыч отвечал в том смысле, что мешки, возможно, были перемещены.

— В таком случае потрудись отыскать их.

Сократыч принялся за поиски, а я наблюдал за его тщетными потугами. Наконец Сократыч признал их исчезновение свершившимся фактом.

— Каковы твои научные гипотезы на сей счет? — поинтересовался я.

Сократыч иногда выражался крайне учено, что в сочетании с его внешностью, манерами и обыкновенно простонародной речью обретало комический характер.

— Моя обоснованная гипотеза, — сказал Сократыч, водя грубой пятерней по своим растрепанным волосам, — стоит на том, что мешки кто-нибудь прибрал.

— Умно, — восхитился я. — Не выяснишь ли ты, кто это был?

— Да есть тут… — пробубнил Сократыч. — Вишь, барин, тут такое дело… у энтих-то, у дикарей… Они, вишь… Ну, гипотеза, — прибавил он ни к селу ни к городу. — Что все общее. Как, значит, в раю.

— В каком еще раю? — переспросил я. Мне показались забавными его рассуждения, и захотелось послушать еще.

— Да в таком… где равенство. Я так соображаю, что само слово „рай“ — оно от слова „равенство“ и проистекает… Потому как на самом деле надо говорить — „раенство“. И многие ж так и говорят!

Я едва сдержал смех, слушая эти рассуждения.

— Да разве в раю душе нужны будут какие-то вещи? — спросил я наконец.

— Вещи? — насторожился Сократыч.

— Ну да, ты ведь говоришь, что там будет „раенство“.

— А, — успокоился он. — Ясно. Душа ведь не голая будет ходить. Там ведь и бабские души, а перед ними совсем срамотно заголяться, верно?

Он чихнул себе в кулак, помотал головой и сказал:

— В общем, мешки-то наши холщовые — их местные ребятишки взяли, небось. Я с ними потолкую, справлюсь.

Я остановил его.

— Погоди, я сам пойду.

— Для чего это? — пробурчал Сократыч, глядя на меня из-под лохматых бровей.

— Для того, чтобы их вождь осознал всю важность разговора. Я не хочу, чтобы такое повторялось.

— А, — сказал Сократыч. — Ну, это да.

— Пойдешь со мной, будешь переводить.

Сократыч повздыхал, но подчинился.

Поселение аборигенов представляет собой нечто вроде горы мусора. Их основной строительный материал — своего рода кирпич, сделанный из особого вида песка, который в смоченном виде делается твердым. В пору дождей кирпичные строения разваливаются, размокают и растекаются, и аборигены вынуждены возобновлять их в конце каждого такого сезона. Каменные же строения гораздо прочнее. И те, и другие имеют вид конуса.

Как я уже сказал, издалека их поселение похоже на беспорядочное нагромождение каменных куч и холмов грязи. Однако сами жилища довольно чисты и прибраны. Их стены оплетены внутри лозой, подобно тому, как стены средневековых замков Европы увешаны гобеленами. Лоза эта получается при вываривании колючих плетей. Колючки идут в пищу, о чем я, кажется, уже Вам писал, дорогой друг, а лоза, ставшая мягкой, служит для изготовления плетеных ковров.

Меня с большими церемониями проводили к вождю, где я, с помощью Сократыча, изложил суть своих претензий. Тотчас же был обнаружен и виновный — „Яша“. Вождь без долгих разбирательств объявил ему приговор — смерть через колючки.

Интересно, как местные жители воспринимают подобные приговоры. Хотя „Яша“ и испытывал вполне естественный для любого живого существа страх смерти, он не счел нужным его показывать. Разве что цвет лица у него немного переменился.

Вождь что-то долго втолковывал Сократычу. Тот кивал, хмурился и наконец передал мне:

— У них, значит, не принято так, чтобы чужие вещи не трогать. Ну, то есть все общее. Если надо, то берут, а потом чем-нибудь отдариваются.

— Да мне не жаль мешков! — воскликнул я, сердясь, что меня не понимают. — Я, может быть, и так бы их отдал. Но ведь следовало же попросить, а не тащить без спросу.

— Мы у них в гостях, — напомнил Сократыч. — А они в своем обычае.

Мне не понравилось, что этот мужик вроде как меня учит жизни.

— Может быть, они и в своем обычае, — твердо произнес я, — а только у меня в лагере я буду придерживаться моих собственных обычаев. Спроси у них, кстати, куда подевались жуки.

— Он их съел, — объяснил Сократыч. — Я уж спрашивал.

— Мне почему не доложил?

— Не пришлось пока что к слову, — с наглым видом сказал он, чем рассердил меня еще больше. Я не сделал ему выволочки потому лишь, что не желал показывать при аборигенах нашу разобщенность.

Мы простились с вождем, поблагодарили его за скорый суд и справедливость и направились обратно в наш лагерь.

Сократыч все вертел головой, словно раздумывал о чем-то. Интересно за ним наблюдать, когда он думает. Кажется, так и видны тяжелые, глиняные мужицкие мысли в его большой голове — медленно они ворочаются, перебираясь с боку на бок.