Пробка не двигалась, и Александру Аркадьичу пришлось разглядывать бабку. Давненько он не наблюдал за этим народом – всё как-то не попадались на глаза, вот и забываешь, что и такое живет рядом с тобой… На кого-то она похожа, померещилось ему. На Юлю, наверно… все старики похожи друг на друга. И неверщики на верных тоже, вот что интересно, хоть и у Юли с верностью не всё окей…

«Но где же я мог ее видеть, – напрягался он. – Или не ее, а кого-то похожего, вот совсем-совсем… Кинуть ей, что ли, купюру?» У него были с собой – мало ли, терминал глючит или, там, Катюше на чай. Хоть и неверщица, но старая же. Пусть хоть купит батон «Племенной», он по триста восемь, и вроде даже с добавлением натуральной муки…

Выйти, кинуть бабке купюрку и сесть обратно в машину. Дело пяти секунд. Александр Аркадьич даже взялся за ручку двери – и вовремя опомнился. А если пробка в это время поедет? Он хоть и отписался всем, что застрял, но ёлки ж палки…

«Лихач» и правда дернулся, проехав полметра. Ну вот, угукнул Александр Аркадьич. Правильная была мысль. И потом, когда машина короткими перебежками стала отъезжать от бабки, оглядывался и думал: «Хорошо, что не выскочил. Хорошо, что не потратил время. Но ё, где ж я мог ее видеть?..»

И весь рабочий день, набитый суетой и проблемами, у него из головы не шла неверщица в шляпке. Впечатлительный какой, думал Александр Аркадьич. Увидел дно жизни и получил стресс. Надо бы к психологше нашей, жаль, что она сегодня выходная. Она хорошо говорит про заброшенность в мир, вот прямо по сути… Но на кого же, ёлы-палы, похожа бабка-то? Прямо чувство тревоги ощущаю теперь из-за нее, переходящее в неуверенность в себе…

Наверно, это во мне совесть, вдруг понял он. Пожалел бабке купюрку. Или не купюрку, но всё равно. Ничего, они же до ночи сидят. Буду ехать по тому бульвару… хотя, черт, с другой же стороны… Ну ладно уж, выйду. Перейду. А заодно и присмотрюсь к ней получше…

Когда он вышел и перешел, бабки не было.

Место было то же, тут и вопрос не стоял. Либо ушла, либо… на новое место перебежала, понял он. Теперь там просит. Их же гоняют, вот они и бегают, как же не дотумкал-то, балда.

В «Верность+» входило десять минут ожидания, и Александр Аркадьич немного прошелся по бульвару. А неплохо вот так вот сделать паузу, вырвать из своего сумасшедшего графика пару минут и никуда не спешить, а просто…

Надо чаще так делать, думал он. Вокруг висели желтые окна домов, похожих на гигантские ящики для овощей. Казалось почему-то, что очень темно и будет еще темнее, хоть и фонари, и… когда-то уже было так, да? И окна, и эта слякоть, и небо, мертвенно-золотистое небо… когда-то и где-то, и не здесь, и совсем не так на самом деле…

Что за бред?

Ну хватит. Отшагал квартал – и назад. А то у верности плюс кончится. Загляну вот только за угол (что за улица?.. а, неважно). Просто гляну, и всё. Для очистки совести…

Он завернул за угол. И не удивился, увидев ее.

– Здравствуй, рыцарь Александр, – обратилась она к нему, будто знала. И ждала.

Ну конечно, бабуля того. Они все того, думал Александр Аркадьич, делая шаг назад. Вот только откуда она, интересно…

Горло вдруг сдавило каким-то бетоном. Немедленно, немедленно к психологше… а заодно и к лору…

– Хорошо, что ты начал вспоминать, – сказала бабуля.

«Какая приятная встреча, – хотел сказать Александр Аркадьич, – ну, мне пора», – и развернуться к машине. Или просто ничего не сказать. На неверщицу еще и слова тратить…

Но почему-то спросил:

– Что вспоминать?

– Плохо дело, – качнула головой бабка. – Подойди сюда.

– Вообще-то я, уважаемая…

– Подойди. Или я к тебе подойду, раз ты теперь такой…

Она легко, как тень, скользнула к нему.

– Есть у меня кое-что, – бабка достала какой-то предмет, с виду старинный, похожий на часы или медальон. – Вот, глянь.

– Я ничего не буду покупать. Меня не интересуют…

– Покупать? – она вдруг рассмеялась. Вроде и не зло, но как-то совсем жутко, особенно на темной улице. – О нет, я не предлагаю тебе его купить. Давай-ка отойдем к фонарю…

Сумасшедших лучше слушаться, помнил Александр Аркадьич. Да и почему-то ему вдруг ужасно захотелось глянуть, что за вещь такая. Вот ведь не вовремя проснулось любопытство! Часы, не часы…

Это были не часы. Это было старинное зеркальце-медальон в металлической оправе. На цепочке, которая на шею. Наверно, последнее, что у бабки есть. «Зачем она мне его показывает? – думал Александр Аркадьич. – И почему так хочется туда глянуть?»

Он поднес зеркальце ближе к глазам. Там отражались огни, желтые окна в тумане, витрина «Родных технологий»… и лицо какого-то мальчика.

Александр Аркадьич даже обернулся: кто сзади? И еще не раз оборачивался, пока не осознал, что… чёрт. Похоже, мальчик-то, который тоже кажется таким знакомым, глядит из зеркальца вместо…

…но не может быть.

Не может быть!

– Помнишь? – спросила бабка.

– Это как? Что за фокусы? – хрипел Александр Аркадьич. – Что за…

Он вдруг замолчал. Всмотрелся.

И понял странную вещь. Именно этого мальчика ты всегда и видел в зеркале, сказал ему кто-то. Вот именно это отражение. Только оно почему-то замылилось, а теперь зеркальце будто вычистили и оттерли, хотя вообще оно-то и было мутным…

– Это… я? – спросил он каким-то не своим (или, наоборот, настоящим своим) голосом.

– Думай сам, – сказала бабка и отобрала у него зеркальце. – Думай крепко, думай усердно, изо всех сил думай, рыцарь Александр!

– Кто вы?

– И об этом тоже думай. Как надумаешь – возвращайся. Не прощаюсь с тобой.

Она канула в темноту. «Подождите», – открыл было рот Александр Аркадьич…

Но что-то его удержало.

Наверно, «Лихач», ждущий по ту сторону бульвара. Тринадцать минут простоя, флегматично сказал водила, и Александру Аркадьичу даже не хотелось поставить его на место. Он думал.

И когда вернулся домой, съел сэндвич и запил его холодным чаем – тоже думал. И когда лег в кровать – думал, думал крепко и усердно, думал изо всех сил, как поручила ему странная бабка, знавшая его имя.

Думанье перетекло в сон. И вот в этом-то сне Саня наконец всё понял, и вспомнил, и ревел, как девчонка, повиснув на шее и у этой (как ее звали?), и у этого (как его?), и у того… и всё-всё-всё вернулось к нему, вот настолько, что память его будто выпустили из клетки, из вертикальных перегородок, в которой она жила, и позволили растечься в прекрасном далеке, и чтобы никаких границ и пределов, и всё Санино – в Сане, и никто, больше никто у него не отнимет и не подменит ему лицо, глядящее из зеркала…

Правда, утром, когда его разбудило гнусавое «просни-и-ись», он всё забыл.