…И голова.

Она большая, она болит. Не должна болеть, а болит. Тяжелая потому что. У всех голова как голова, а у меня что? Наноблок «Родина» какой-то…

И свет. Просто очень много света, вот и голова. Вернись… Этот свет, он не влезает в голову, в нём вся проблема. Зачем свет? Выключите, не хочу. Вернись, вернись… кто вернись? Лёха? Яна? Что за Яна? Как это? Она же… она ведь… Да кто она такая? Вернись… или коснись?

Э, уберите свет, зачем столько света? Зачем он вообще, этот свет? Влез прямо в голову и трогает мне мозги. Коснись, коснись… или проснись?

– Просни-и-ись, – зудел гнусавый голос у него над ухом. – Просни-и-ись…

Комар? Говорящий? Комары не умеют говорить.

А этот, получается, умеет.

– Просни-и-ись…

Вдруг стало очень много света. Его и так много, а теперь он просто плавил мозг, и никуда не деться от этой щелочной белизны, разве что опять…

Что опять? Что я сделал? Вот так вот меньше света, вот так опять больше… Потолок? Окно?

Я открыл глаза, понял он. Если их открыть – света много. Если закрыть – наоборот. Лучше наоборот, поэтому лучше не открывать…

– Просни-и-и-и-ись! – зудел комариный голос. Да что ж такое?

Пришлось открыть, хоть и свет. «Просни-и-и-ись…» Вот тут зудит. Чего ему надо? Что это? Тумбочка… часы…

Ё. Это ж мои часы. Мои наручные, винтажные, а-ля огневые двадцатые, бабблом «zzzzz» и с прикольным старомодным будильником. «Просни-и-и-ись», – скрипит он мультяшным голосом, и ты хоть лопнешь, а проснешься, какое бы ни было утро…

Утро? Что, опять утро?

Минуту Александр Аркадьич еще лежал без движения, глядя в окно. Там была ядовитая белизна, к которой только привыкнуть – и всё будет окей. Будильник не унимался, и пришлось-таки перевернуться на бок, чтобы добыть вредный гаджет и ткнуть с третьего раза в нужную кнопку.

Всё. Победа.

Александр Аркадьич вытянулся, наслаждаясь тишиной. Тишина – это хорошо. Тишина – это супер. Теоретически можно и закрыть глаза, всё равно ведь потом открою… Яна, Лёха… Кто это? Они снились мне, да? Они были давно, давно… и еще этот, который с молоком… или не с молоком? И папа, только странный какой-то… хотя он и был странный…

– Дз-з-з-з-з-з-зь!

По работе, обреченно думал Александр Аркадьич, продолжая лежать.

– Дз-з-з-зь…

Третий, четвертый, пятый… «Ну не отвечает человек, ну чего трезвонить?» – тосковал он, понимая, что придется ответить. Десять, одиннадцать, двенадцать… Эх.

– Слушаю, – включился в нем деловой голос. Он умел: сам Александр Аркадьич оставался выключенным, а голос работал на автономном питании.

– Слава Роду! – отчеканили в телефоне. («Дедам слава», – привычно отозвались губы.) – Николай из отдела по связям, узнали, надеюсь? Сегодня придется на работку пораньше. А вот так, да. Вы нам нужны с реестром за текущий ква́ртал, и чтоб к десяти всё было вбито куда надо. Грозились цикловую прислать, вот почему. Ну что я, виноват, что ли. Так что давайте. Меня там не будет, девочки встретят вас, я им сказал, чтоб были…

Ну вот, думал он, подняв свое тысячетонное тело на ноги. Вот я и смог. Вот я и сделал это.

Из зеркала на него глядел утренний Александр Аркадьич – пузатый лысеющий мужик в семейках, с кислыми складками у рта и фингалами, хоть не пил и не дрался. Впрочем, Александр Аркадьич как бы и не замечал утреннего мужика: надо было упаковаться в галстук, в пиджак, в выбритое одеколонное лицо, и он видел только эту цель, на которую оставалось так мало времени. Роскошь посидеть в туалете – это на потом, на кофе-брейк, когда все опаздывают на десять минут, а он чем хуже других?..

Время было как свиной рулет, туго перетянутый сеточкой: клетка к клетке, и оттуда выпирает мясо. Клеток всегда не хватало, мяса было всегда больше – приходилось впихивать, затягивать еще туже, а иногда и отрезать… Запив сэндвич холодным чаем, Александр Аркадьич сунул правую руку в рукав пиджака. Куснув помидор (хорошо, что нашелся, овощ всё-таки, витамины), долго искал левый, пока не понял, что тот на правой руке. Черт, минус восемь секунд… Придется так – и он сунул помидор целиком в рот, стараясь смять его в черную дыру… черные дыры? Какие черные дыры? У кого? Меньше трескать надо на ночь, вот и не будет сниться всякая бредятина. Мешанина из трудного детства, олдскульных игрушек и фильмов-страшилок. С Муськой всё-таки в плане питания полегче было, со стервой этой, хоть она и тоже всё в микроволновке…

Так. Ну и где этот «Лихач»?

«А-а-а!.. – запаниковал Александр Аркадьич, прыгая в лаковые туфли. – Я что, не вызвал? Уже без семи, трындец какой… Кофе, кофе, скорей бы кофе… но живительный напиток в офисе, в вестибюле у Катюши, а до тех пор надо мозги в кучу, и…»

Николай убьет, думал он, ёрзая в такси. Ну и клал я на него. Тоже мне, вождь всея отдела. Вот ведь закон подлости: прога зависла, «Лихач» этот гребаный приехал через двенадцать минут вместо трех, убил бы урода, сразу видно, что маловерщик… и теперь еще и пробки. Пробки, пробки, пробки… Рододрево укоренили, воссияли промеж племен и языков, а трафик наладить не можем. Как при врагах, чесслово…

Александру Аркадьичу, как и всем его коллегам, полагался по работе пакет «Верность+», и водила вырулил на VIP-полосу, но утренние предпробочные часы были упущены. Уж лучше метро, думал Александр Аркадьич, вдавливаясь в сиденье. Конечно, статус и всё такое, но вот цикловая прикопается – и будет тебе статус. Николай-то всех собак на него повесит, это уж сто пудов.

«Прекрасное далё-око, не будь ко мне жесто-око», – выводил щемящий голос. Радио. Как же без него в такси.

Вокруг медленно, короткими рывками плыла столица. Над приземистым старьем громоздились небоскребы, уходящие в слякотный туман, и пузатые, в десяток этажей, буквы – «СПАСИБО РОДУ ЗА СВ Б ДУ». Каждый день Александр Аркадьич ехал мимо них и всякий раз давал себе зарок: починят эти две «О» – съезжу к Юле. Ну или через виртуал хаб зайду хотя бы. У нее голограф древний, 2D, но плоская Юля, в конце концов, это тоже Юля. Как папа сыграл в ящик, так она и стала, кстати, плоская какая-то. Но ничего, бодрячком. Волосы эти ее синие… и красок-то уже давно не выпускают, забыли эту дурь, так она чернилами для маркера, разводит их чем-то, и руки потом синие, как у покойника. Старики, старики… Тоже своего рода верность, хоть об этом лучше не надо вслух… и не вслух тоже не надо…

«Лихач» медленно тащился по бульвару Матерей, потом застыл. Присох к асфальту. Ах ты ж, затосковал Александр Аркадьич. Наш градовод хоть и верный, а северный туннель как строится с тридцать бородатого года, так и…

Он выглянул в окно. Мимо мельтешили сотни, тысячи зимних ног, заляпанных слякотью, упакованных доверху во всё плотное и серое. На углу сидела бабка-неверщица. В шляпе, надо же, кокетливая какая. Хотя это, наверно, всё, что у нее есть на голову. И пакет на асфальте, конечно, чтоб бросали туда купюры. Вот отменят их, как обещали, – и что они тогда все будут делать? Попрошайка… Все неверщики – попрошайки. Или не все, но в душе – точно все.