— Думаешь, мы не знаем твои слабые места? Мы все о тебе знаем. Знаем лучше, чем твоя жена. Я всегда получаю то, что причитается.

Нож скользит по горлу, обжигая. Падаю на пол. Корчусь в судорогах, схватившись за шею.

Дагестанцы хохочут.

Крови нет, всего пара капель. Тыльная сторона ножа оставила неглубокую царапину.

Главарь подает знак. Лысый толстяк открывает портфель и достает бумажки.

Слышу грубый голос:

— Подписывай!

Кто я? Кем являюсь в этой пищевой цепочке несправедливости?

* * *

Вцепляюсь разводным ключом в ржавую гайку. Та окислилась, отказывается сдвинуться, намертво прикипела. Бью несколько раз о проклятую железяку. По трубам разносится стальное эхо. Вгрызаюсь снова в гайку, упираюсь всем весом. Тщетно.

Снова ударяю, со всей силы. Ключ выскальзывает из кровоточащей ладони и падает в грязную воду, бульк!

Твою ж мать!

Освещаю фонариком мутную жижу под ногами. Ныряю рукой под воду. Рукав пальто намок и потяжелел.

Мимо, извиваясь, проплывает жирная крыса.

За первой крысой появляется еще одна.

Затем еще. Что за чертовщина?

В один миг вода пришла в движение, будто закипев. Стая шерстяных спин барахтается, спешно уплывая прочь.

Ха! Чувствуют крысиные кишки, запахло жареным!

Фонарь погас.

И вдруг как тряхнет! Меня аж подбросило, но удалось удержаться на ногах.

Потолок опустился, все под ним заискрилось, нависли переплетения проводов.

Откуда-то сверху посыпались крысы. Писк повсюду. Одна крыса упала, обездвиженная, и плавает брюхом кверху.

Один-два-три-четыре-пять.

И снова встряска, землетрясение! Стены пришли в движение, сбоку вылезла цистерна. В другой стене — забитый грязью воздушный фильтр. Пахнет бензином, девяносто вторым.

Пытаюсь выбраться, бегу прочь по узкому коридору. Темно. Потолок давит. Падаю, перебираю лапами. Один-два-три…

Сейчас схлопнется.

Четыре-пять…

* * *

Тишина. Снег кончился, больше не падает. Темное небо загустело, проявив редкие звезды. Опускаю голову.

Над входом в бар горит неоновая вывеска: «Сахара». Шакалы, уже и название успели поменять!

Дверь открыта. Изнутри слышится марокканская музыка. Раздвигаю свисающий тюль и попадаю в задымленное помещение. Обволакивает теплом. Морозное жжение в ноздрях сменяется фруктовым запахом кальяна. На стенах висят гобелены, а на полу расстелены ковры. Ого!

Дагестанцы сидят в углу и что-то бурно обсуждают. Почуяв нового посетителя, все разом обернулись.

Стою, весь промокший.

Бородачи отвернулись, возобновив веселье.

Ладно. Направляюсь к барной стойке. Ковер под ступнями мягкий, продавливается, будто настелен на песок.

Сажусь. Осматриваюсь.

Как же тут все поменялось! Яркие ткани, аромат шафрана и мускатного ореха. Звуки арабской мелодии. «Не хватает танцовщиц», — усмехаюсь про себя.

Тонкая рука с пестрыми браслетами ставит передо мной чай в граненом стакане.

— За счет заведения, — улыбается Настя.

Киваю.

Пытаюсь поймать ее взгляд, но девушка занята — загружает на поднос сладости и узорчатый чайник. Выглядит прекрасно, никогда не видел ее такую счастливую!

Вдруг, вспомнив что-то, резко оборачиваюсь. Картина висит на месте.

Смотрю перед собой, в стакан. Пахнет долькой лимона и мятой. Внутри плавают чаинки. Вздымаются вверх и плавно опускаются вниз, окрашивая жидкость. Чай приобретает насыщенный оттенок и вкус.

Акилес встал на якорь в бухте острова Гринвич. Вдоль берега растянулся гигантский ледник, текстурный, изъеденный глубокими трещинами; выросший сорока метровой стеной из воды. Шапка ледника, ослепительно белая и гладкая, отсвечивает солнечные лучи.

Водная гладь натянулась мембраной и даже не шевелится, как на тихом озере, отражая голубые краски.

Посреди бухты медленно плавает кит.

Его черная спина вырастает из зеркальной поверхности, горбясь, неспешно перекатывается как автомобильная покрышка, стертая десятками тысяч километров. Слышится тяжелый выдох, и в воздух взлетает парус брызг, в котором несколько секунд переливается радуга. Затем брызги рассеиваются, и кит скрывается под водой. Долго-долго его нет. И кажется, что все — уплыл китяра. Но вдруг массивная спина снова появляется, уже в сотне метров от предыдущего места.

Мужчина стоит, облокотившись на поручень палубы. Подходит чилийка в спасательном жилете оранжевого цвета.

— ¿Estás lista?

— Si, — улыбнулась женщина. — Жаль, что уже моя остановка. Мне бы хотелось продолжить, плыть дальше на юг, к самому полюсу!

Трет ладони, согревая:

— У моряков есть обычай: когда пересекаешь полярный круг, то проводится крещение. Вот в такую резиновую лодку, — показывает на черный зодиак, — наливают воду прямо из океана. И тебя в этот ледяной бассейн окунают с головой, хрясь! И держат, не знаю, с дюжину секунд, а ты брыкаешься как поросенок и визжишь от холода. Пуча! Вот такое крещение, просто атас! Глядишь, и тебя ждет, если Акилес доплывет до шестьдесят четвертой параллели.

Смеется, прикладывая согретые ладошки к щекам.

— Знаешь, я ведь уже крещеный, — сказал путешественник, — я родился за полярным кругом.

Чилийка округлила глаза.

— Где?

Он посмотрел куда-то на север.

— Не важно. Этой страны больше нет на карте.

Оба они замолчали, любуясь как беззаботно и величественно курсирует кит.

— Вот когда он там, под водой, и мы его не наблюдаем, этот кит существует? — спросила спутница.

— Только если ты в это веришь.

— А если не верить?

— Если не верить, то зачем тогда жить?

Женщина улыбнулась.

— Ты мне напоминаешь этого кита.

Послышался громовой грохот. Огромный кусок льда, срезанный ножом, покатился вниз, сокрушая все на своем пути. С треском и хлопками он рухнул в воду, подняв высокие волны; кувыркнулся несколько раз, взбивая пышную пену.

Еще с полминуты волны катились по гладкому зеркалу, бесшумно и быстро, и наконец достигли корабля. Акилес нехотя закачался, как улыбчивый ленивец, повисший на ветке церкопии.