эти слова и ухватился профессор Форисон из Лиона. Вступив в переписку с Расинье, он начал копать, ездил в Аушвиц и пришел к парадоксальным и притянутым за уши выводам о том, что массового уничтожения узников концлагерей в газовых камерах не было вообще! Он утверждал, что печально известный газ «Циклон Б» использовался нацистами исключительно в качестве дезинфицирующего средства в ходе борьбы администрации концлагерей против эпидемии тифа. Использование крематориев было якобы также обусловлено санитарными целями. Само собой, когда во Франции началась травля этого профессора, Пьер бросился на его защиту с открытым забралом. В прессе началась ожесточенная перепалка. Хуже всего было то, что после злополучного письма в «Либерасьон» он начал подписывать все свои опусы и листовки коллективной подписью «Призрак Европы». Словно ему было мало того, что прикрывался именем молчавшего Гийома Аннюйе, утверждая, что тот разделял его взгляды. В доказательство он приводил два факта: во-первых, Аннюйе нигде не опровергал и не критиковал Пьера, во-вторых, во всех своих известных книгах он ничего не писал о Холокосте, словно бы нарочно избегая этой темы. Некоторые товарищи из групп, участвовавших в собраниях Межотраслевого совета в Сансье в мае шестьдесят восьмого, действительно активно поддержали Пьера, но наша группа, к тому времени издававшая журнал «Новое коммунистическое движение», никакого отношения к отрицанию холокоста не имела и не желала иметь. Но нас свалили в одну кучу со всеми. Нам даже припомнили публикацию одного из текстов Бордиги в семидесятых годах в нашем журнале. И чем больше дерьма набрасывал Пьер на вентиляторы СМИ, тем более заляпанными оказывались и мы.

Жюль даже невольно простонал, вспоминая об этом, и лицо его исказила гримаса отвращения.

– Что это был за текст Бордиги? – заинтересовался Альберт.

– «Аушвиц, или Великое алиби», – ответил Жюль. – Бордига написал эту статью в шестидесятом году, в ней содержался стопроцентно марксистский анализ холокоста, типичный для этого автора. Он объяснял, в частности, что ослабленная немецкая экономика в тридцатых годах столкнулась с проблемой массового разорения мелкой буржуазии, которая к тому же не могла плавно перелиться в рабочий класс, как в других странах, из-за высокой безработицы в германской промышленности. Видимо, тогда правящая партия НСДАП и решила избавиться от излишков деклассированного населения, разделив мелкую буржуазию по этническому признаку и вынудив одну часть этого класса преследовать, гнать и, в итоге, уничтожать другую. Примечательно, что до самого разгара Второй мировой войны основной лозунг антисемитской кампании в Германии был «Juden raus!», то есть евреев попросту принуждали покинуть страну. Вот здесь и начинается преступная ответственность развитых государств Запада, однозначно отказавшихся принимать столь массовые потоки миграции. В той же мере, в какой нацистское правительство облегчало процедуру выезда, способствуя эмиграции из страны, Англия, Америка и Франция создавали все мыслимые и немыслимые препятствия перед въездом в свои государства обнищавших или ограбленных мигрантов из Германии. Разумеется, это объясняется экономической нецелесообразностью, ведь великий кризис тридцатых был общемировым. Этот факт, подчеркнутый Бордигой, проливает свет на истинную подоплеку трагедии холокоста – на самом деле это было осознанное массовое жертвоприношение на алтарь Капитала. Уже в разгар конвейерного уничтожения узников в лагерях смерти главный палач еврейского народа Эйхман предложил англо-американской коалиции циничную, но по-своему гуманную сделку: ровно миллион живых евреев, собранных с любых территорий Третьего рейха, в обмен на десять тысяч единиц тяжелой спецтехники, необходимой для фронтовых нужд. Сто тысяч человек Эйхман обязывался освободить из концлагерей немедленно после согласования сделки, авансом, так сказать. Согласно Бордиге, само это предложение, очевидно согласованное верхушкой НСДАП, красноречиво свидетельствует о том, что нацисты были одурачены пропагандой коалиции ничуть не меньше, чем весь остальной мир сейчас: они искренне поверили, что союзники действительно пекутся о спасении жизни еврейских узников концлагерей. Уполномоченный СС вести переговоры по этой сделке представитель будапештской общины евреев Йоэль Бранд встретился с лордом Мэйном, британским послом в Каире, в апреле сорок четвертого. Мэйн передал через него свой ответ Эйхману: ни за десять тысяч грузовиков, ни за пять. «Что мне с ними делать? – риторически спросил он Бранда. – Куда мне их девать? Кто их примет?» И Бранд ответил ему: «Если на всей Земле не осталось места для нас, пусть нас уничтожат, нам не остается ничего другого». Бордига объяснял, что эти жертвы отталкивала вовсе не планета Земля, а господствующее на ней капиталистическое общество – проблема была в том, что они оказались исключенными из процессов капиталистического производства. Позже Бранд узнал, что Мэйн по-своему все-таки сочувствовал жертвам холокоста. Его устами говорила бесчеловечная администрация Лондона. После окончания войны англоамериканские империалисты подобно стервятникам ринулись с объективами ненасытных камер на горы разлагающихся трупов из лагерей смерти, тиражируя фотографии и кадры кинохроники. Ужасы капиталистической смерти должны были заставить рабочий класс позабыть об ужасах капиталистической жизни и о том, как неразрывно они связаны между собой. Эксперименты доктора Менгеле помогают забыть о производстве канцерогенной продукции, влиянии алкоголизма на наследственность, радиоактивности демократических бомб. Абажур из кожи мертвых помогает забыть о том, что капитализм превращает в подобие абажуров людей, в которых видит исключительно рабочую силу. Продажа волос и золотых зубов помогает забыть о повседневной продаже живого труда.

Жюль задумчиво пригубил вино и поправил очки.

– Как видишь, между Бордигой и «ревизионистами» лежит непреодолимая пропасть, он никогда не отрицал холокост, он лишь приводил свою трактовку его причин. Но для наших либералов из «Ле Монд», «Либерасьон» или «Шарли Эбдо» все едино, им нужен лишь повод. Мы перепечатывали эту статью в НКД дважды в семидесятых годах, и нам это припомнили после нелепых выходок Пьера. Каждый из нас, бывших участников «Призрака Европы», несогласных с ревизионистскими идеями, написал Пьеру по отдельному личному письму с собственным обоснованием принципиального несогласия каждого из нас с ревизионизмом, но он остался неумолим, продолжая использовать коллективную подпись майских времен. Во многом из-за этого скандала нам в итоге пришлось принять решение о прекращении коллективной издательской деятельности. Оно было достаточно болезненным, но, пожалуй, верным.

– Когда это произошло?

– Примерно в восемьдесят шестом. Ты знаешь, если в начале семидесятых между ультралевыми интеллектуалами и стачечным движением пролетариата здесь еще сохранялась непосредственная связь, корреспонденция и обмен мнениями, то где-то после семьдесят второго революционеры были вынуждены ограничиваться исключительно издательской деятельностью, поле которой постепенно сужалось вместе с читательской аудиторией. Мы издавали журналы и проводили собрания до середины восьмидесятых годов, но медиаскандалы Пьера положили конец и этому. Леволиберальная пресса до сих пор причисляет «вдохновленное Бордигой ультралевое течение Франции» к нечистоплотному лагерю отрицателей холокоста и ревизионистов. Это стало общим местом. Неприятный душок сохранился.

– Но ты