— Как ты думаешь, — проговорил он. — Стал бы я тебе лгать?

Эшривель через силу покачала головой. Он взял ее за руку и удержал, когда она попыталась вырваться.

— Ты ничем себя не запятнала. Я говорил об этом с Сестрой Бетани. Она сказала, что тебя опоили любовным зельем. Ты не отвечаешь за то, что сделала под действием чар. Ты просто не могла понимать, что делаешь. Посланец многих ввел в заблуждение и заставил действовать противоестественным образом. Напиток, который он изготовил для тебя, внушил тебе ложные мысли и подавил твою волю. Повторяю: ты была одурманена чарами, и тебя нельзя считать виновной. И никто тебя ни в чем не винит — кроме тебя самой. Ты не виновата в гибели отца. Это… — он замолчал, чувствуя, что едва не раскрыл свои сомнения, — это деяние Хаттима Сетийяна и Посланца, но не твое. Ты невиновна. Разве Бетани не отпустила тебе грех именем Госпожи?

Эшривель молча кивнула и шмыгнула носом.

— Бетани говорит от имени Общины Сестер, верно?

Она снова кивнула и сморгнула слезинку.

— Считать себя виновной — значит сомневаться в мудрости Сестер, оскорблять Госпожу. Ты на это отважишься?

Эшривель помотала головой. Она больше не пыталась высвободить руку. Напротив, ее пальцы сжали ладонь Кедрина, словно цепляясь за надежду, звучащую в его словах.

— А как же остальные? — испуганно спросила она. — Все кругом указывают на меня пальцем и называют Хаттимовой девкой!

— Ты никакая не девка и не была ничьей девкой, — возразил Кедрин. — Люди сочувствуют твоим страданиям.

— Я стояла рядом с Хаттимом, когда он провозгласил себя королем, — пролепетала она. — Я поддерживала узурпатора.

— Повторяю, тебя околдовали. Что ты могла сделать по своей воле? Ничего. Поэтому ты невиновна.

— Ты прощаешь меня?

Кедрин кивнул.

— Конечно. И Уинетт прощает. И Бетани.

— Я могла увидеть, как тебя убивают, — прошептала она зачарованно. — Хаттим позволил Посланцу уничтожить тебя и Уинетт… и я стояла бы рядом с Хаттимом и смотрела… Как тогда, когда он заточил в темницу твоих родителей.

— Но они тоже не осуждают тебя. Они хотят только одного: чтобы ты поскорее поправилась. А Уинетт? Разве она тебя осуждает?

Уинетт покачала головой.

— Мы с тобой сестры. Я не могу тебя осуждать. Кедрин прав: нет твоей вины в деяниях, которые произошли не по твоей воле.

Эшривель поднялась на подушках, и Кедрин почувствовал, как краска заливает ему лицо. Халат распахнулся, открыв прекрасную, не тронутую загаром грудь девушки. Он с усилием отвел взгляд и посмотрел ей в глаза, надеясь, что ее слезы — знак доверия.

— Ты действительно прощаешь меня? — проговорила она безжизненным голосом.

— Да, — ответил Кедрин. — Прощаю.

Эшривель с усилием сглотнула — и внезапно бросилась ему на шею, приникла к плечу и зарыдала. Кедрин почувствовал, как его рубаха намокает от слез, погладил Эшривель по голове и беспомощно обернулся к Уинетт. Та улыбалась, словно эта сцена не только успокоила ее, но и позабавила. Какое-то время она сидела неподвижно, не делая никаких попыток помочь мужу освободиться. Наконец она встала и, обняв сестру за плечи, осторожно уложила ее в постель. Кедрин вновь обнаружил, что не может оторвать взгляда от гибкого тела Эшривели, почти не прикрытого тканью. Уинетт торопливо накинула на сестру одеяло и села рядом на край кровати, гладя ее волосы.

— Одного я тебе не прощу, — произнес Кедрин, заставив себя непринужденно улыбнуться, — если ты пропустишь мою коронацию. Я хочу, чтобы ты присутствовала там, как подобает сестре королевы.

Тревога угасла.

— Как прикажешь, — губы Эшривели слабо дрогнули.

— Я не повелеваю, — поправил ее Кедрин. — Я прошу.

— Хорошо, — произнесла Эшривель и наконец улыбнулась. — Я там буду.

Кедрин посмотрел на Уинетт и в изумлении покачал головой.

— Я не думал, что ты можешь стать еще краше. Выходит, я ошибался.

Его супруга улыбнулась и сделала шутливый реверанс.

— Благодарю, мой повелитель. Ты выглядишь королем до кончика мизинца.

Они глядели друг на друга, словно впервые. В каком-то смысле это действительно было так: впервые она видела в нем короля, а он в ней — королеву. Этот день обещал изменить всю их дальнейшую жизнь. Оба были облачены в белое. Кедрин снова одел рубашку, сюрко и штаны — тот самый наряд, обещанный портным. Платье Уинетт было под стать его наряду. Лиф с длинными рукавами облегал ее стан и целомудренно закрывал шею, пышная юбка свободно ниспадала от бедер. По подолу, вокруг шеи и на запястьях сияла золотая кайма. Золотая сетка, поддерживающая прическу, терялась на фоне светлых локонов, талисман, покоящийся в ложбинке на груди, вторил голубизне ее глаз. Кедрин залюбовался ее горделивой осанкой. Именно такой и должна быть настоящая королева… От восторга у него закружилась голова.

— Я себе места не нахожу, — проговорил он почти жалобно, с трудом отводя взгляд от супруги, чтобы посмотреть на себя в зеркало. — По-моему, я сам на себя не похож.

В самом деле, незнакомец в белом, глядевший на него из зеркала, мало чем походил на небрежно одетого тамурского юношу, который лишь изредка уделял внимание собственной внешности. Каштановые волосы были тщательно причесаны и схвачены золотым обручем. Сюрко подчеркивало широкие плечи, и от этого он казался выше ростом, а лицо могло принадлежать зрелому человеку, который не теряет ни достоинства, ни понимания, ни способности предвидеть.

— Хорошо бы тебе улыбнуться, — заметила Уинетт, появляясь в зеркале за его плечом. Тонкие руки обвили его стан. — А то ты больше похож на осужденного перед казнью, чем на короля накануне коронации.

Кедрин скорчил напыщенную мину, и оба расхохотались.

— Надеюсь, я не забуду, что говорить, — проговорил он, давясь от смеха.

— Если забудешь — я тебе подскажу.

Кедрин повернулся к жене и крепко обнял, вдыхая аромат душистой ванны и трав, исходящий от ее волос.

— Ох, скорей бы все закончилось, — вздохнул он.

— Осталось недолго, — отозвалась Уинетт и запрокинула голову, чтобы поцеловать супруга. — Скоро мы сядем в лодку и поплывем в Эстреван.

— Конечно, — Кедрин с воодушевлением кивнул.

Новый поцелуй был прерван стуком в дверь. Рука к руке они прошествовали к выходу. Дверь распахнулась. На пороге столпились придворные, дожидаясь их появления. Ближе всех стоял Бедир, рядом с ним Ирла, Ярл и Арлинне, сразу за ними — Кемм, Тепшен Лал и Браннок, а дальше — целое море сияющих лиц и ярких нарядов. Бедир красовался в сюрко цвета ржавчины, Ирла облачена в вишневое платье. По обыкновению, Ярл был в черном, а его супруга словно закутана в радугу. Тепшен и Браннок, то ли случайно, то ли умышленно, оказались оба в зеленом. Едва царственная чета показалась в дверях, раздался одобрительный гомон.