Стенографическая запись этого текста Володичевой стала заключительной в «Дневнике дежурных секретарей» и была расшифрована ею лишь через 30 с лишним лет – 14 июля 1956 года2296. А в 1967 году этот же эпизод Мария Акимовна рассказала Александру Беку более подробно.

«Я пошла к Крупской и напомнила ей, что Владимир Ильич ждет ответа от Сталина, беспокоится. И этот аргумент, по-видимому, подействовал. В моих личных записях сохранился рассказ о посещении Сталина.

Передавала письмо из рук в руки. Я просила Сталина написать письмо Владимиру Ильичу, так как тот ожидает ответа, беспокоится.

Сталин прочел письмо стоя, тут же при мне, лицо его оставалось спокойным. Помолчав, подумал и произнес медленно, отчетливо выговаривая каждое слово, делая паузы между ними:

“Это говорит не Ленин, это говорит его болезнь”. И продолжил: “Я не медик, я – политик. Я Сталин. Если бы моя жена, член партии, поступила неправильно и ее наказали бы, я не счел бы себя вправе вмешиваться в это дело. А Крупская – член партии. Но раз Владимир Ильич настаивает, я готов извиниться перед Крупской за грубость”.

…Я записала коротенький ответ Сталина. Уйдя от Сталина, я отправилась… на квартиру к Каменеву. Мне посоветовали это мои товарищи, в частности Мария Игнатьевна Гляссер. Она сказала, что обязательно нужно зайти и показать это письмо Каменеву, потому что Сталин может написать такое, что вызовет беспокойство Владимира Ильича. Каменев его прочитал и вернул мне со словами, что письмо можно передать. После посещения Каменева я вернулась к себе в секретариат. Но письмо не было передано, потому что уже было поздно. Владимиру Ильичу было плохо»2297.

Ответ Сталина 7 марта уже цитировался выше. Он написал, что в словах «нельзя играть жизнью Ильича», сказанных им по телефону Крупской, нельзя усматривать «что-либо грубое или непозволительное, предпринятое “против” Вас, ибо никаких других целей, кроме цели быстрейшего Вашего выздоровления, я не преследовал… Мои объяснения с Надеждой Константиновной подтвердили, что ничего, кроме пустых недоразумений, не было тут да и не могло быть».

Сталин, видимо, уловил, что есть в ленинском письме нечто, выходящее за рамки сугубо личных отношений, и ответ свой закончил в достаточно раздраженном тоне: «…Если Вы считаете, что для сохранения “отношений” я должен “взять назад” сказанные выше слова, я их могу взять назад, отказываясь, однако, понять, в чем тут дело, где моя “вина” и чего, собственно, от меня хотят»2298.

Посылая 5 марта сугубо личное письмо Троцкому, Ленин все-таки надеялся на сохранение им конфиденциальности этой переписки. Напрасно. В ночь на 7 марта Троцкий позвонил Каменеву и передал ему содержание ленинского письма, прекрасно понимая, что оно тотчас же будет сообщено Сталину.

7 марта, перед отъездом на съезд Грузинской компартии, Каменев пишет Зиновьеву: «Для ориентировки сообщаю тебе следующие факты. Узнав, что Грузинский съезд назначен на 12 [марта], Старик весьма взволновался, нервничал и 1) послал Троцкому письменную просьбу “взять на себя защиту грузинского дела в партии: тогда я буду спокоен”. Троцкий решительного ответа не дал. Вызывал вчера ночью меня для совещания, 2) написал и дал мне для передачи “Мдивани, Махарадзе и др.” (копия Троцкому и Каменеву) письмо в 2 строки фактической солидарности с Мдивани и Кº и дезавуирования Серго, Сталина и Дзержинского, 3) послал Сталину (копия мне и тебе) персональное письмо, которое ты, наверное, уже имеешь. Сталин ответил весьма сдержанным и кислым извинением, которое вряд ли удовлетворит Старика… Я думаю, тебе необходимо быть в Москве это время и держать связь со мной в Тифлисе»2299.

В тот же день, 7 марта, Сталин сообщает Орджоникидзе: «Я узнал от т. Каменева, что Ильич посылает тт. Махарадзе и другим письмецо, где он солидаризируется с уклонистами и ругает тебя, т. Дзержинского и меня. Видимо, имеется цель надавить на волю съезда Компартии Грузии в пользу уклонистов. Нечего и говорить, что уклонисты, получив это письмецо, используют его вовсю против Заккрайкома, особенно против тебя и т. Мясникова. Мой совет:

1. Никакого давления не делать Заккрайкому на волю большинства Компартии Грузии, дать этой воле, наконец, полностью проявиться, какова бы она ни была.

2. Добиться компромисса, но такого компромисса, который может быть проведен без грубого воздействия на большинство ответственных работников Грузии, т. е. компромисса естественного, добровольного»2300.

Как видим, Сталин полагал, что цель Ленина заключается в том, чтобы «надавить на волю съезда Компартии Грузии». Но Каменев почувствовал в поведении Ильича нечто более существенное.

В приведенном выше письме Зиновьеву, сообщая, что он едет в Грузию для примирения и объединения враждующих групп, Лев Борисович сформулировал главное: «Боюсь, что это уже не удовлетворит Старика, который, видимо, хочет не только мира на Кавказе, но и определенных организационных выводов наверху»2301.

При наличии такого корпуса документов, принадлежащих Ленину, Володичевой, Каменеву и Сталину, утверждать, как это делает Сахаров, что диктовки 5 и 6 марта являются фальшивками, можно лишь при той степени избыточной политизации, которая просто застилает глаза на очевидные факты.

Все эти дни – 7, 8, 9 марта – особых перемен в состоянии Владимира Ильича не произошло. 7-го днем Кожевников записал: «Вид у В.И. неважный, бледный. Голова не болит, но не свежая. При разговоре часто подыскивает слова. Настроение плохое. Вчерашний спазм произвел на В.И. очень тяжелое впечатление. Он проводит параллель между тем, что было вчера, и между весенней болезнью. Попытки его разубедить в этом, по-видимому, остались бесплодными».

Вечером, по просьбе Марии Ильиничны, Кожевников приехал вновь. «В.И. лежал с сильной головной болью, был бледен, лицо страдальческое. Поздоровался со мной, стал извиняться, что меня побеспокоили, стал винить М.И. в том, что она меня вызвала совершенно напрасно: “Зачем Вы беспокоились, раз все равно ничего нельзя сделать”, – сказал В.И.

…В.И. я сказал так: “Так как фенацетин не помогает и головная боль слишком упорна, завтра мы Вам сделаем пункцию. На ночь же ее делать не стоит”. При этих словах лицо В.И. совершенно преобразилось… “Вот это приятная новость, вот это был приятный визит. Теперь поезжайте домой и отдохните. Очень, очень Вас благодарю”, и В.И. долго жал мне руку»2302.

8-го с утра он опять чувствовал себя отвратительно. Опять бил озноб. Он «лежал под тремя одеялами, был бледен… Лицо утомленное, глаза грустные…» После спинномозговой пункции немного полегчало: «Проснулся без головной боли, самочувствие хорошее, настроение гораздо лучше, чем было за последние дни»2303.

Но на следующий день, 9-го, стало хуже. Утром Надежда Константиновна вызвала врачей, и уже в 8-45 они были в Кремле. «В.И. лежал бледный, вид утомленный. Очень сконфужен тем, что нас так рано вызвали, “в такое неурочное время”… Речь у В.И. плохая, артикуляция неотчетливая, и слова В.И. труднее находит, говорит одни слова вместо других… Несколько раз говорил: “вот речь, речь надо поправить”. Н.К. сообщила, что утром В.И. совершенно нельзя было понять».