— С чего это ты взял, что это он? Может, она? — презрительно хмыкнула Катька.

— Ну она, — равнодушно пожал плечами Черепицын и, передернувшись от водки, отхлебнул из стакана горячей светло-коричневой жидкости.

«Пожимает плечами так же равнодушно, как Митя», — подумала с горечью Катька.

— Растет, — ответила она и вздохнула. — Дерется иногда.

— Это как? — удивился Черепицын, сплевывая прилипшие к языку чаинки.

— Ну что ты как болван? Ножками, ручками толкается. Вот как.

— А-а. А Митька что?

— А что Митька? Ему что я есть, что меня нет.

— Не хочет, значит, жениться.

— Значит, не хочет.

— М-да, — философски протянул Черепицын и снова налил себе водки. — Не хочешь немного? — предложил он Катьке водку.

— Да нет, — отмахнулась та.

— Ладно, — вздохнул сержант и снова опрокинул в себя 50 грамм. Перед каждой порцией он не выдыхал, как обычно делают пьющие, а тихо вздыхал, словно не водку пил, а нес на себе невидимый миру крест. — Ну, я тогда пойду, что ли? Мне еще надо кой-какие дела делать.

— Иди, что ли, — глядя куда-то вдаль, задумчиво откликнулась Катька.

Сержант нахлобучил фуражку, вытер рукавом губы и, положив бутылку водки в карман, пошел к двери.

— Насчет текста ты поняла. В семь сбор в клубе, экзамен, ну, в общем, напишешь что-нибудь. За чай спасибо.

Как только сержант вышел, вся задумчивость слетела с Катьки в один миг. Она вскочила и метнулась к лотку, где лежала пришедшая корреспонденция. Дело было в том, что среди сегодняшней почты она обнаружила письмо, адресованное Мите. Это ее до такой степени заинтриговало, что она решила непременно вскрыть и прочитать его. Для этого она поставила чайник и уже приготовилась подставить письмо под влажную струю пара из носика, как в дверях возник Черепицын с очередным приказом от Бузунько. Пока он сбивчиво объяснял суть дела, Катька косилась на лоток с письмами и ждала, когда сержант наконец уйдет. Но Черепицын, не заметив встревоженного вид хозяйки, зато заметив закипевший чайник, в своей обычной нечуткой манере присел за стол и попросил угостить его «чайковским».

Катька никогда не отказывала односельчанам в таких ерундовых просьбах и, несмотря на испепеляющее желание прочесть письмо, адресованное Мите, лишь скрипнула зубами и, улыбнувшись, поставила стакан для чая. Черепицын же, нисколько не смущаясь, тут же достал бутылку водки, попросил рюмку, много сахара и чего-нибудь поесть. «Поесть» у Катьки не было, и тому пришлось ограничиться спиртным с чаем. Теперь, когда участковый, догадавшись, что почтальонша не в том настроении, чтоб развлекать его разговорами, наконец ушел, Катька вернулась к прерванному занятию.

Вообще-то письма в Большие Ущеры приходили редко, посему любое письмо было просто-таки обречено стать объектом пристального внимания (а то и прочтения) со стороны работниц почты. Сегодня в лотке лежало два. Одно, как уже было сказано, предназначалось Мите, другое, как ни странно, Серикову, которому отродясь никто не писал. Катьку, конечно, больше всего интересовало первое, но и от второго она отказываться не собиралась. Теперь она решала, какое из них прочесть в качестве основного блюда, а какое на десерт. До прихода Черепицына вопрос так не стоял — Катька была так взволнована, что Митино письмо было явным претендентом на первое место, но теперь она немного успокоилась и решила оттянуть волнующий момент. Значит, сначала письмо для Серикова. Почтальонша привычным жестом подставила письмо под струю пара из заново вскипевшего чайника и подождала несколько секунд. Клей размяк, и Катька аккуратно отлепила кармашек конверта. Письмо было явно личного характера — написано на вырванном тетрадном листке в клеточку ровным мелким почерком. Орфография оставляла желать лучшего, но Катьке до этого не было дела, тем более она и сама грешила ошибками.

Сергей! Очень надеюсь, что это письмо дойдет до тебя раньше, чем ты примешь не правильное решение. (Написанное раздельно слово «неправильное» было подчеркнуто тремя жирными полосками). Я никогда не желела о том, что между нами произошло. Не заставляй меня, пожалуста, теперь желеть. Ванечке уже десять лет. Тебя он не знает и вряд ли захочет знать. Хотя ты и не догадывался о его существовании, но и обо мне ты никогда не справлялся. С тех самых пор, когда я собрала вещи и уехала. А ведь мне в начале было очень плохо. Но потом жизнь наладилась и я нашла того мужчину, на которого смогла опереться. Ваня родился уже тогда, когда Владик мой нынешний муж, уже жил со мною вместе. Владик принял Ваню, как родного, а Ваня никогда не знал другого отца, кроме Владика. Зовет он его «папой» и не подозревает, что есть еще какой-то папа. Я проклинаю себя за то, что проговорилась твоему приятелю про Ваню, сама не знаю, как сорвалось — на верное просто не думала, что он тебе сразу все расскажет. Но чего теперь об этом говорить. Что сделано, то сделано. Но, когда я получила от тебя письмо, где ты писал, что хочешь приехать, повидать меня и Ваню, тут я поняла, что необходимо расставить все точки над и. Я НЕ ХОЧУ тебя видеть, не хочу, чтобы ты видел Ваню, не хочу, чтобы ты знакомился с Владиком, я вообще не хочу, чтобы ты приезжал. Очень прошу тебя забыть меня и всю эту историю с сыном. Считай, что у тебя нет никакого сына. Тем более, что так оно и есть. Есть Ваня, сын Владика и есть Владик, Ванин папа. И есть я, мама Вани и жена Владика. Каким боком в нашу семью собираешься вписаться ты, я не знаю и не хочу знать. Ты — не отец Вани. Ты просто мой бывший ухажер и не более того. Если же ты мою просьбу проигнорируешь и все-таки приедешь, то у тебя будут большие проблемы. Владик — крупный бизнесмен и у него большие связи. Ему на тебя наплевать, он не испытывает к тебя никакой ненависти, но он сделает всё, чтобы не допустить тебя близко ни к Ване, ни ко мне. Поверь мне, я бы очень хотела избежать такого конфликта. Все равно ты ничего доказать не сможешь, а если будешь пытаться — получишь проблемы. Оставь меня, Ваню и вообще нашу семью в покое. Больше не пиши, потому что я не хочу, чтобы мой муж случайно узнал об этой короткой переписки (слово «короткой» было снова три раза подчеркнуто). Прощай. Желаю тебе удачи в личной жизни. Варя

— Надо же, — покачала головой Катя, дочитав письмо и шмыгнув носом, чтоб не зареветь от нахлынувших эмоций. — Никогда бы не подумала, что у Серикова такая мыльная опера в жизни. А с виду тихий такой. Вот так и Митька пошлет меня сейчас куда подальше, а потом будет через десять лет извинительные письма слать, мол, дай сына повидать. Или дочку. Катька еще раз шмыгнула носом, потом еще раз, потом достала платок и шумно высморкалась. «Блин! Что ж я такое говорю? — спохватилась вдруг она. — С Митькой у нас все будет по-другому. Нет, нет. Митька просто слабовольный. Боится ответственности. Его надо только убедить, что все будет хорошо, что я его люблю. Надо, чтоб он это знал. А может, ему это письмо показать? Чтоб видел, что бывает, когда любящего человека отталкиваешь». Но тут же отвергла этот вариант как чересчур рискованный. «Митька себе на уме, вдруг его это еще больше оттолкнет, он же трусливый», — подумала она и, взяв канцелярский клей, заклеила сериковский конверт. Затем Катька достала из лотка второе письмо и подвергла его той же процедуре, что и первое. Письмо для Мити было из Москвы, но явно не личного характера (что ее немного успокоило — все-таки Танькины слова про московских похотливых барышень никак не выходили у нее из головы). Отправителем стояло какое-то учреждение (учебное?), но какое именно, разобрать было сложно — печать с адресом за время доставки превратилась в мутное синеватое пятно. Внутри лежал сложенный вчетверо лист бумаги. Никаких тебе клеточек, никаких ровных почерков — хорошая глянцевая бумага и напечатанный (не иначе как на принтере) текст следующего содержания.