Вернувшись, мы тем же вечером заехали за Эммой Голдман и Эмили Коулман и все вместе поехали на ночь во Фрежюс, чтобы обговорить предстоящий развод. Эмма пожелала замолвить за меня слово и написала Лоуренсу письмо, которое его только привело в бешенство. Она просила его быть великодушным и оставить мне обоих детей. Я так боялась Лоуренса, что адвокат посоветовал мне нанять двух громил-охранников и без них не ходить домой, но от такой защиты я отказалась. Когда мы рассказали обо всем Эмили, она расстроилась, поскольку сама была влюблена в Джона, и мне кажется, Дороти только тогда догадалась, что к чему. Как бы то ни было, я оставила Джона с Дороти в отеле в Гримо и вернулась домой. Там я застала только Пегин с Дорис и узнала, что Лоуренс уехал в Париж с Синдбадом и девушкой Папи, которая заботилась о нем и не отходила от него в ужасные первые часы после того, как он узнал о моем побеге.

Поначалу мы с Лоуренсом зашли в тупик в отношении детей. Я была готова оставить Синдбада Лоуренсу и взять себе Пегин, но хотела сохранить опеку над обоими. Лоуренс на последнее не соглашался. В конце концов он послал ко мне Пегги, нашу общую подругу, чтобы та уладила ситуацию. Адвокат три недели прождал нас в Сен-Тропе, пока мы приходили к соглашению и составляли документ для защиты прав Лоуренса. На этом настоял его адвокат прежде, чем мы официально подали на развод. Я очень хотела жить с Джоном Холмсом, но я могла сохранить опеку над обоими детьми, только отказавшись от него. Я считала, что несправедливо отнимать у Лоуренса все, к тому же я не представляла, как воспитывать мальчика. На тот момент я не могла знать, что проведу с Джоном Холмсом столько лет. Я сопереживала Лоуренсу и не думала, что он так быстро после всего этого устроит свою жизнь.

По нашему соглашению я становилась опекуном Пегин, а Лоуренс — Синдбада. Синдбад мог жить со мной шестьдесят дней в год, но никакого ограничения по количеству времени, что Пегин может жить с Лоуренсом, мы не установили. Мы подали на развод на основании оставления меня Лоуренсом. Дело рассматривал суд Драгиньяна, столицы Вара, департамента, где находится Прамускье. Через три месяца мы должны были прийти к мировому соглашению — иными словами, нам с Лоуренсом предстояло явиться в суд и в последний раз подтвердить свое нежелание продолжать совместную жизнь.

Перед Рождеством мы с Джоном наконец уехали вдвоем. Дороти отправилась в Париж. Мы проехали на автомобиле весь Буш-дю-Рон и весь Вар. По вечерам наступали жуткие холода, какие бывают только на юге Франции зимой после захода солнца, и я страдала от воспаления седалищного нерва, которое я заработала, судя по всему, во время наших с Джоном занятий любовью в лесах, когда нам больше некуда было податься. Так что наша поездка выдалась не самой приятной.

После этого мы поехали в Лондон, но не стали там задерживаться. До развода мне нужно было жить в Прамускье, и я решила, что должна спрятать Джона, поэтому ту зиму он прожил в отеле «Пардигон» в десяти милях от меня; я ездила к нему каждый вечер и возвращалась домой в четыре утра. Позже Лоуренс рассказал мне, что сестра Китти Кеннел видела нас вдвоем в отеле и доложила ему, поэтому все мои старания оказались напрасны. В любом случае, это бы никак не сказалось на бракоразводном процессе, раз уж Лоуренс на него согласился.

Дороти уехала, понимая ситуацию так, что мы с Джоном собираемся попробовать жить вместе на протяжении шести месяцев. Она отправилась в Париж совершенно раздавленная, храня надежду, что Джон в итоге к ней вернется.

В январе я поехала в Драгиньян на процедуру мирного соглашения. На юге тогда впервые за двадцать лет выпал снег. Деревья придавило к земле, а по дорогам почти невозможно было проехать. Меня отвез Джон, которого я научила водить. Я оставила его в кафе в нескольких милях от Драгиньяна.

Встреча с Лоуренсом прошла болезненно и неловко. Я видела его впервые после своего побега. За это время я связала ему на день рождения красивый свитер, а он послал мне пару серег в подарок по случаю развода. Оказаться с ним лицом к лицу было тяжело. Лоуренс вел себя очень враждебно, и пока мы ждали на лестничной площадке, когда нас пустят к судье, отпускал язвительные комментарии в мой адрес.

Я не имела представления, как отвечать на вопросы, и все время спрашивала у Лоуренса, что мне говорить. Полагаю, это произвело плохое впечатление на судью. Он был учителем в пресвитерианской школе и решил, что имеет дело с очередным тайным сговором. Он не понимал, почему я хочу отдать Синдбада Лоуренсу. После процедуры мы с Лоуренсом выпили, и я разрыдалась. Наконец я оставила его и поехала в кафе к Джону. Тот не находил себе места от страха, думая, что я решила вернуться к Лоуренсу.

Оформление развода заняло два года, и его дали нам только на основании жестокого обращения. Дорис, Пегги и хозяин кафе в Сен-Тропе, бывшие свидетелями наших скандалов, должны были подтвердить в суде агрессию Лоуренса. За эти процедуры мне пришлось заплатить моему адвокату десять тысяч долларов (он сказал, что за разводы меньше не берет) и две тысячи адвокату Лоуренса. Определенно, их услуги не стоили таких денег, но я узнала, в какую сумму мне все это обернется, только когда было уже слишком поздно отступать.

Когда закончился этот этап, мы обрели относительную свободу и наконец могли путешествовать. Кажется, мы с Джоном два года только и делали, что странствовали. Мы побывали как минимум в двадцати странах и объехали десять миллионов миль. Мы решили отправиться в Вену. Мы сели на последний поезд — все остальные отменили из-за вьюг — и оказались единственными пассажирами во всех спальных вагонах. Денеб замерз, и на улице было невозможно находиться дольше нескольких минут, да и то только если ты был закутан с макушки до пят. Мы почти не выходили и бóльшую часть времени проводили в постели. Я никогда раньше не получала такого удовольствия от жизни. Джон открыл для меня новый мир чувственности, о котором я раньше и не мечтала. Он любил меня и видел во мне настоящую женщину. Я не желала слушать его монологи, и ему нравилось, что я люблю в нем мужчину.

Хотя поначалу я засыпала, когда он начинал разглагольствовать по ночам, со временем он завладел моим вниманием, и за те пять лет, что я прожила с ним, он заложил основу для всех моих нынешних знаний. Когда я встретила его, я была девочкой из детского сада, но постепенно он всему меня научил и посеял семена, взошедшие, когда его уже давно не было рядом.

Первые два года нашей совместной жизни меня, без сомнения, интересовали только плотские утехи, но, когда они утратили свою яркость, я сосредоточилась на том, что Джон мог мне дать помимо этого. Я не спеша собирала крохи из невероятного изобилия его знаний. Мне не приходило в голову, что все это может вдруг закончиться. Он имел полную власть надо мной, и с того момента, как я стала принадлежать ему, и до дня его смерти, он руководил каждым моим действием, каждой мыслью. Он часто говорил, что люди получают от отношений совсем не то, чего ожидают. Я решительно не могла мечтать о том, что я получу от него. Я даже не догадывалась, что на свете бывают такие люди, как Джон. Не знаю, чего он ожидал от меня, но, я думаю, он не был разочарован. Главным образом он стремился раскрыть меня и сразу увидел во мне потенциал, который он позже помог мне реализовать. Потом он признавался, что получил даже больше, чем ожидал.