Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Смотри, здесь купаются.
— Обязательно, а как ты думала?
— Но ты ничего не сказал, и я не взяла купальник.
— Очень надеюсь, Наташа, что это действительно так. Именно ради этого я…
Вчера она просто пришла ко мне и осталась. Вначале, когда я предложил ей вина, удивилась:
— Зачем? Я пьяна и без этого.
— От чего же?
— От жизни, ну как ты не понимаешь? От того, что вокруг, от тебя, от себя. От всего.
Я налил себе, и Наташа посмотрела на меня, на бокал в моей руке и сказала:
— А если завтра тебе придется лететь? Я почему-то думала — летчикам нельзя.
Я разозлился и тут же опустил глаза — только бы она не заметила, и от этого разозлился еще больше и даже подумал, что вот сейчас…
Она просто подошла, положила руку мне на грудь и почти неслышно, одними губами произнесла: «Прости меня, ладно?»
Будто сразу все поняв.
Только вот понимать было нечего. Это лишь один бокал вина, здесь, в Генуе, на закате солнца. И никто не виноват, что до сих пор не изобрели лекарство от невозможности простить себя или, в крайнем случае, забыть. Это — единственное. А один бокал… Всего один. И — легче…
— Знаешь что, я так и буду называть тебя — Счастливчик. До тех пор, пока ты сам не захочешь…
Потом она выскользнула из платья и исчезла в ванной. Запросто, как будто мы уже давным-давно, бог знает сколько времени…
Мы сидели напротив друг друга, завтракали приготовленными на скорую руку гренками с сыром и запивали их кофе. Я поймал себя на мысли, что через пару дней она, скорее всего, уедет, и мне будет ее не хватать. Как могло случиться, что я… Что нам хорошо вместе?
— Хочешь спросить, как мне было? С тобой?
— Зачем? Но ты все равно скажи.
— Мне было — улет. Ты же летчик. И вообще — счастливчик. У тебя есть все, что ты любишь. Ну почти…
— Ты запомнила? Мы ведь совсем не были знакомы вчера, просто два чужих человека, и все. Почему?
Она не ответила.
В Санта Маргарита я рассказал ей о Ро — не знаю зачем. Наташа молчала, отвернувшись, и молчанье было таким долгим, что я почти успел пожалеть.
— Спасибо тебе, Счастливчик. Немногих помнят ТАК.
Мне не стало легче, нет. Мне стало — спокойнее. Ведь теперь если со мной что-то случится — Наташа знает и, значит, будет помнить вместо меня. И тогда Ро не придется умирать снова.
Она так и не повернула голову. Солнце стояло как раз за моей спиной, и на него было просто невозможно смотреть — а почему же еще?
Мы бродили по крутым узким улицам, держались за руки, и Наташа разговаривала со всем, что видела, а оно оживало и улыбалось ей в ответ. И вместе со мной удивлялось — разве в одном человеке может быть столько души?
Она все-таки пошла в воду — прямо в шелковых крохотных трусиках, обвязав грудь своим алым шарфом. И само море улыбалось ей в эту минуту.
Возвращались мы уже затемно. День пролетел размытым солнечным пятном на мокром, словно сразу после дождя, асфальте. Почти всю дорогу Наташа просто спала, положив голову мне на плечо и уютно свернувшись на сиденье калачиком. Она умела и это тоже. Перед тем как выйти из машины, я чуть было не спросил: «Скажи, где ты была раньше?»
И она бы мне ответила: «Какая разница? Зато теперь я точно знаю, что не ошиблась. А еще — что имя Счастливчик ужасно тебе подходит».
Это все могло бы быть, могло бы случиться, но вышло по-другому. Желтый вечер вытек из бутылки и превратился в такую же желтую ночь. Ну и что? Думаете, вино нужно, чтобы избавиться от одиночества? Нет, вовсе нет. Но одиночество приносит с собой пустоту. Сама по себе она не страшна, но как только ты пытаешься ее заполнить, делается все хуже и хуже, просто невыносимо.
И тогда пустота становится — кричащей…
Мы лежим и изучаем друг друга — медленно.
— Ты улыбаешься, верно?
— Да. Но как ты увидела? Ведь темно.
— Сама не знаю. Здорово, да?
— Скажи, как ты жила раньше?
— Я жила без тебя, но всегда
