Он был похож на женский зимний костюм для верховой езды. Светло-голубая ткань слегка переливалась, немного мерцая на свету. Глубокий капюшон, манжеты рукавов и баску дубленки украшал белоснежный мех.

Я никогда не носила ничего подобного. Не могла сказать, нравилась мне эта одежда или нет, потому что ощущала себя в ней странно, но кое-что осознавала очень хорошо.

— Гале… Истол, — тут же исправилась я, стоило мужчине с предупреждением прищуриться.

— Да, любовь моя? — отозвался он, довольно улыбнувшись.

— А ва… тебе не кажется, что… — тщательно подбирала я слова. — Нам стоит на этом остановиться?

— Остановиться? Лиция, милая, мне очень импонирует твоя скромность, но на данный момент ее необходимо отринуть. Дорогая, мы только начали.

Если бы я знала, что мы действительно только начали, то нашла бы способ сбежать.

Модистка посещала особняк Истола все три дня подряд. Она появлялась сразу после завтрака, уходила незадолго до обеда и возвращалась за час до ужина уже с готовыми нарядами. Почти к каждому из них прилагалась обувь, которую изготавливали в мастерской, что находилась на пересечении главных улиц недалеко от площади с фонтанами.

Я ощущала себя крайне скверно. Куратор говорил, что женщины получают огромное удовольствие, совершая покупки, но единственное, о чем я могла думать, — это потраченные на меня мужчиной деньги. Сколько бы я ни спрашивала, сумму преподаватель мне так и не озвучил, но быть обязанной ему еще и в этом я не желала.

Собственно, именно поэтому я и пробралась ночью в его домашний кабинет. Истол разрешал мне свободно передвигаться по особняку, и в его кабинете-лаборатории на цокольном этаже я надеялась найти хоть какие-нибудь бумаги, подтверждающие траты на мое содержание. Тогда я смогла бы выписать ему чек на необходимую сумму.

Осторожно прикрыв за собой дверь, я успела по памяти сделать три шага по направлению к массивному рабочему столу, прежде чем зажгла маленькие огоньки прямо в воздухе, отправив их под потолок.

Неровный свет вырвал из темноты предметы мебели, бросив на стены черные тени. Громкий скрип позади меня прозвучал максимально зловеще. Обернувшись, я едва не призвала собственный дар.

— Куратор Вантерфул… — выдохнула я с облегчением.

— Не спится? — произнес он мягко, рассматривая содержимое своего бокала.

Под светом огоньков напиток имел почти такой же цвет, как и вновь явившиеся ко мне глаза. Они приходили вчерашней ночью для того, чтобы обругать меня за длительную невозможность общаться, что было совсем уж удивительно и даже возмутительно.

Будто я действительно им что-то должна! Зато мы выяснили, что это магия домовых не давала им связаться со мной. А еще — что студенты к их появлению в моей жизни никакого отношения не имели. Собственно, все это они мне сами беззастенчиво выдали.

— Не спится, — подтвердила я, потому как ничего другого в голову все равно не приходило. — Ну я пойду?

До двери торопливо дойти я очень даже успела. Открыть створку тоже особых трудностей не составило, а вот дальше третьей ступеньки подняться мне не удалось.

Схватив за руку, Истол развернул меня к себе лицом и…

Снова поцеловал.

Сумасшествие, буря, ураган, стихийное бедствие. Каждое умелое касание было требовательным, диким, властным. Его пальцы впивались в мою пижаму — то единственное, что я отстояла из одежды, послав в далекие дали всевозможные сорочки и нижнее белье с рюшами, которое предлагала модистка.

Каждый сантиметр его кожи, каждая мышца. Я неловко, опасливо касалась ладонями плеч мужчины, его каменной груди, ощущая страх вперемешку с любопытством. Постыдно, неприемлемо, невозможно — именно так сказала бы Старшая Сестра, но я слишком редко придерживалась ее советов.

Мне было интересно, необычно, странно. Мне нравилось чувствовать жар, что исходил от преподавателя. Спрятать его под слоями одежды было попросту невозможно, но мне казалось, что дальше все будет только хуже.

И я не ошиблась.

Взяв меня за руку, мужчина настойчиво коснулся моими пальцами своего напряженного живота, фактически засунув мою ладонь себе под рубашку. Ощутив жар чужого тела, я поспешно отдернула кисть, но была тут же поймана за запястье.

Мы больше не целовались. Лишь смотрели друг на друга близко-близко, тяжело и громко дыша в этой темноте. Светом нам служили маленькие тусклые огоньки, что последовали за мной на лестницу.

Я видела в этих синих глазах слишком многое. Они были словно наполнены тьмой, эманациями самой смерти, но при этом выражали необъятную, будоражащую страсть. Я боялась того, что видела, мне было чего бояться, но одновременно с этим и сама от себя не ожидая предвкушала то, что только могло произойти.

Низ живота сжало словно спазмом, стоило Истолу расстегнуть верхнюю пуговицу своей черной рубашки. За первой из петли освободилась вторая, а за ними третья. Всего через мгновение края рубашки перестали сходиться, обнажая крепкую грудь и подтянутый живот.

Понимала, как глупо выгляжу со стороны. Щеки мои наверняка пылали, губы оказались приоткрыты, что я тут же исправила, но все остальное… Мне приходилось видеть нагие тела и раньше — чего только не происходило на улицах Абтгейца, но никогда еще я не испытывала всей той гаммы чувств, что прокатилась по мне, словно наковальня.

Стыд, страх, желание — это лишь то, что было на поверхности, но всего через миг я и вовсе потерялась в собственных ощущениях, потому как мужчина, что по-прежнему удерживал меня за запястье, приложил мою ладонь к своей груди, к тому самому месту, где гулко и сильно билось его сердце.

Я замерла, перестала дышать. Единым порывом моя магия сошла с ума, взбесилась. Огонь под потолком вспыхнул ярче, ударил, занимая собой все пространство. С лестницы Истол меня просто стащил, крепко прижимая к себе, фактически накрывая собственным телом.

— Это мой огонь, — напомнила я ему. — Он не причинит мне вреда.

— Он — нет, а деревянные балки очень даже. Сможешь сама погасить?

— Могу попробовать.

Сейчас, когда больше не было нужды скрывать второй дар, я могла открыто экспериментировать с ним. Хотела воспользоваться уже проверенным методом — элементарным желанием, и, как ни странно, опыт удался. Стоило мне захотеть, чтобы пламя погасло, применив вместе с чарами всю имеющуюся настойчивость, как огонь опал, просто растворился в этой темноте.

— Простите, — произнесла я в очередной раз, рассматривая потолок. Но в темноте, как известно, все эльфы серы. — Я постараюсь больше ничего не поджигать в вашем доме.

— Жаль, — отчего-то действительно с сожалением произнес мужчина у меня за спиной, вынуждая удивленно обернуться. — Но, может, хотя бы оранжерею сожжем? Она мне никогда не нравилась.

Не рассмеяться было попросту невозможно. Куратор Вантерфул, судя по голосу, походил сейчас на обиженного ребенка, но увидеть выражение его лица мне было не суждено. Впрочем, я и не желала возвращаться к тому, что происходило всего несколько минут назад. Даже для моей безрассудности это было слишком, а потому я тихо, стараясь не издавать ни звука, поднялась по ступенькам и вышла в коридор, который привел меня в гостиную.