На Наташином лице возникла мгновенная печаль, но она не позволила этому чувству овладеть собой, улыбнулась, поправила одеяло на спящем муже, присела на край кровати и долго смотрела на него – ласково и нежно.

Макаров заворочался, и, испугавшись, что может разбудить его, Наташа выключила лампу и тихо легла рядом.

Макаров открыл глаза. Он не спал. Наташа громко вздохнула, полежала несколько минут и скоро заснула. Поняв это, Макаров осторожно поднялся и быстро пошел в туалет.

Приподняв одной рукой крышку бачка, Александр Сергеевич сунул другую руку в воду и вдруг почти вскрикнул от неожиданной боли, испуганно выдернул руку из бачка и увидел выступающую кровь на своем указательном пальце. Он сунул палец в рот, пососал ранку, сплюнул, снял крышку и положил на пол.

«Макаров» лежал в воде – дулом, словно ртом, кверху. Теперь Александр Сергеевич был аккуратнее: он спустил воду и только потом вытянул пистолет, взяв его двумя пальцами за ствол, и внимательно со всех сторон осмотрел. Ничего такого в нем не было, чем можно было порезаться или уколоться.

– Ты что, кусаешься? – пошутил Макаров и, не дожидаясь ответа, вытер его о пижаму на своей груди. Тут он увидел Наташин фен на краю ванны.

– Сейчас я тебя высушу, – сказал Макаров и, держа пистолет в одной руке, стал обдувать его со всех сторон теплой ласковой струей воздуха.

4

Утром следующего дня, когда Наташи не было дома (кажется, появился ученик, но к нему надо было ездить), Макаров и Ося сидели на полу в гостиной, и каждый занимался своим делом: Ося собирал пирамидку, а Макаров – предварительно разобранный пистолет. Гостиная была залита теплым солнечным светом, в открытую форточку влетали короткие очереди воробьиного пения, и настроение у отца и сына было расчудесное, хотя пирамидка никак не складывалась, а «Макаров» не собирался. При этом Александр Сергеевич благодушно беседовал с молчащим Осей:

– Оська, а Оська, когда заговоришь, какое первое слово скажешь? «Мама» или «папа»?

Ося молча поднял на отца удивленные глаза. Макаров засмеялся.

– Мама, конечно же – мама. А почему? А потому, что моет рамы… Впрочем, кажется уже вымыла…

Пистолет наконец собрался. Макаров лихо вставил обойму, с удовольствием глядя на плод своего труда, и заговорил торжественно стихами того, в честь кого был назван Ося:

Мне на плечи кидается век-волкодав…

Но зазвонил телефон, и Макаров заторопился на кухню, где стоял аппарат.

– Васька! – обрадовался он, услышав глуховатый родной голос. – Ты куда пропал, чёрт! «Этапирование, ложный побег»… – передразнил Макаров. – А что еще? Учебные стрельбы? Где? В тире… Так у вас и тир есть? Это хорошо… Слушай, старик, надо бы повидаться. Сегодня – нет, а вот завтра. Как ты? Ну и отлично. После работы. Ну, разумеется, после твоей работы, ты один у нас работаешь… Ну ладно, пошутил… Всё, старик, до завтра, а то у меня там… – Макаров вспомнил, что оставил пистолет в гостиной, рядом с Оськой, собранный, заряженный и даже, кажется, не поставленный на предохранитель. Александр Сергеевич вспомнил это и тут же услышал выстрел – громкий, резкий, окончательный.

Уронив трубку, из которой побежали короткие нервные гудки, Макаров слушал мертвую тишину своего дома. Чтобы не упасть, он оперся ладонями в столешницу и стоял так, уронив на грудь голову.

Из гостиной не доносилось ни звука. Сделав над собой усилие, Макаров поднял голову и, уловив какой-то стук – мелкий, костяной, противный, – прислушался. Но почти сразу понял, что это стучат его зубы. Нижняя челюсть дрожала сильней и сильней, и стук становился громче и страшнее. Лицо Макарова напряглось и исказилось – он попытался остановить сумасшедшую пляску собственных челюстей усилием воли, но это нисколько не удалось, только выступили на глазах слезы. Тогда он надавил снизу ладонью на подбородок, но и это не помогло: теперь рука ходила вверх-вниз, наподобие взбесившегося шатуна, и словно в эпилепсии моталась голова, а зубы продолжали стучать. Качнувшись, Макаров оторвал от столешницы вторую свою ладонь и с силой надавил ею на затылок. Челюсти оказались тесно прижатыми одна к другой, стук заглох, по телу пробежал сильный озноб, и все прошло…

За окном весело чирикали воробьи. В гостиной мирно постукивали друг о дружку деревянные кольца пирамидки. Макаров рванулся туда и, остановившись в проеме двери, увидел удивленные Осины глаза. «Макаров» нетронуто лежал на том самом месте, где оставил его Макаров. Глядя на него, Александр Сергеевич усмехнулся и спросил устало и равнодушно:

– Шутить изволите?

Такое с Макаровым случалось, хотя, впрочем, не совсем такое… Звуки, голоса, даже галлюцинации – обычно весной, когда приходило вдохновение и стихи, рождающиеся счастливо и мучительно, постепенно опустошали его, лишая сна, аппетита и делая практически больным, обычно это и кончалось врачами, которые прописывали витамины и покой, что в течение пары недель возвращало Александра Сергеевича к нормальной жизни.

Макаров шутливо называл подобное состояние творческой лихорадкой и почти привык к ней, но случившееся сегодня удивило его и испугало.

Дело в том, что никакой творческой лихорадки этой весной не было. Макаров не писал, что почему-то не тяготило его. Вдохновение пришло только однажды, тогда, в березовой роще, но Александр Сергеевич не дал ему хода. Словом, он был в полном порядке, он был нормален, и вдруг – такое…

К тому же речь шла об Осе… Нет-нет, от «Макарова» следовало избавиться, Макаров решил это сразу и твердо и теперь шел по вечерней улице и искал глазами урну. Улица была центральной, но урн почему-то не было ни одной. Александр Сергеевич растерянно пожал плечами, ведя сам с собой нервный диалог, и свернул в подворотню. Она там и стояла – старая, ржавая и пустая, конечно же здесь никому не нужная, кто бы стал искать ее здесь, чтобы бросить в нее несчастный окурок? И об этом думал Макаров, подходя к урне и глядя на нее раздраженно. Оглянувшись по сторонам, Александр Сергеевич безжалостно вытащил из кармана «Макарова», ухватив его за ствол, как за нос, и равнодушно бросил в черное отверстие урны. «Макаров» громыхнул там железом о железо и затих.

– Ну вот и всё, – проговорил Александр Сергеевич, облегченно вздохнул и направился домой. Однако пришлось задержаться, затаившись в темноте подворотни, так как мимо проходили двое мордоворотов, то ли пьяных, то ли нажравшихся каких-то таблеток – злых и, без сомнения, опасных. Они орали на всю улицу, обещали какого-то Жорика, если тот встретится, убить, зарезать, повесить на первом столбе и сделать с ним такое, от чего Александр Сергеевич поморщился. Он подождал, пока негодяи уйдут подальше, и, выйдя из подворотни, совсем неторопливо пошел за ними следом, так как, к сожалению, именно в той стороне был его дом. Макаров сунул руки в карманы пальто, ссутулился, втянул голову в плечи, словом, старался быть незаметным, но, может быть, это и почувствовали подонки, возможно, сработала какая-то подлая телепатическая связь. Мордовороты остановились и разом оглянулись.