– Она была слишком слаба, чтобы выдержать двойные роды. Но прежде чем глаза ее закрылись навсегда, она успела тебя увидеть. Она смотрела на тебя и улыбалась. А я успела пообещать ей, что ты будешь жить здесь, в бухте, вместе со мной. Что ты узнаешь и полюбишь мир, в котором жила твоя мать. А еще я обещала, что ты узнаешь правду. Конечно, когда настанет время. Последние слова Габриеллы были обращены ко мне. «Спасибо, мама, – прошептала она, – моя дорогая мама».

Бабушка опустила плечи и понурила голову. Я подбежала к ней и обвила ее шею руками. Вместе с ней я оплакивала маму, которую никогда не видела. Я никогда не ощущала ее прикосновений, не слышала, как голос ее произносит мое имя, я почти ничего не знала о ней. Все, что от нее осталось, – пара платьев, несколько выцветших фотографий да обрывок ленты, которую она носила в своих золотисто-рыжих волосах. Как бы мне хотелось познать тепло ее объятий, ощутить прикосновение ее губ к своей щеке, зарыться лицом в ее волосы, услышать ее голос и чудесный мелодичный смех, который описывала бабушка. Как бы мне хотелось любоваться мамой и мечтать о том, что когда-нибудь я стану такой же красивой. При мысли о том, что этого не будет никогда, сердце мое переполнялось горечью.

А этот человек, мой отец, предавший маму, разбивший ей сердце так безжалостно, что она не смогла перенести этот удар! Какие чувства, кроме ненависти и презрения, я могла к нему испытывать?

Бабушка Кэтрин вытерла слезы и погладила меня по волосам:

– Руби, ты простишь мне, что я так долго скрывала от тебя правду?

– Мне не за что тебя прощать, бабушка. Я знаю, ты меня любишь. И делаешь все, чтобы меня защитить. А мой отец… он знал обо мне? И о том, что случилось с мамой?

– Нет, – покачала головой бабушка. – Именно поэтому я и мечтаю, чтобы ты стала художницей. Мне очень хочется, чтобы в один прекрасный день Пьер Дюма увидел в какой-нибудь знаменитой галерее работы Руби Лэндри и понял, кто она такая.

Бабушка помолчала и заговорила вновь:

– Конечно, то, что ты ни разу в жизни не встречалась со своим отцом и сестрой, – моя вина и моя боль. Но я чувствую, ваша встреча не за горами. Руби, ты должна обещать – если со мной что-нибудь случится, ты отыщешь отца и расскажешь ему, кто ты такая. Поклянись, что сделаешь это.

– С тобой ничего не случится, бабушка! – замотала я головой.

– Все равно, Руби, поклянись, прошу тебя. Я не хочу, чтобы ты оставалась здесь, с этим… с этим подонком. Обещай мне!

– Хорошо, бабушка, обещаю. И хватит об этом. Тебе нужно отдохнуть, ты чуть жива от усталости. А завтра ты будешь как новенькая.

Бабушка вновь погладила меня по волосам.

– Моя красавица Руби, моя маленькая Габриелла, – пробормотала она. – Как бы радовалась твоя мама, если бы могла тебя увидеть.

Я поцеловала бабушку в щеку и помогла ей подняться на ноги.

Никогда бабушка Кэтрин не казалась мне такой старой и дряхлой, как в тот вечер. Я проводила ее до спальни и помогла улечься в постель. В точности так, как она множество раз делала прежде, укладывая меня, я укрыла ее одеялом до подбородка, поцеловала в лоб и пожелала спокойной ночи.

– Руби! – прошептала она, удерживая меня за руку. – Не спеши осуждать своего отца. Хотя он скверно поступил с Габриеллой, сердце у него наверняка доброе. Иначе она не смогла бы его полюбить. Постарайся найти в нем хорошее. Пусть семя любви к нему пустит корни в твоей душе, и увидишь, настанет день, когда оно принесет добрые плоды.

– Хорошо, бабушка, – ответила я, твердо уверенная, что никогда не смогу полюбить этого человека.

Я выключила свет и вышла из комнаты, оставив бабушку в окружении призраков прошлого. Выйдя на галерею, я опустилась в кресло-качалку и погрузилась в задумчивость, пытаясь переварить все, что узнала. Итак, у меня есть сестра-двойняшка. Она живет в Новом Орлеане. Может быть, сейчас, в этот самый момент, она любуется теми же самыми звездами, что сияют в небе над нашим домом. О моем существовании она даже не догадывается. Что она почувствует, когда узнает правду? Я с радостью предвкушаю нашу встречу, но разделит ли она эту радость? Она выросла в совершенно ином мире – мире богатых креолов. Сумеем ли мы найти общий язык, не без тревоги спрашивала я себя.

А отец – как отнесется к моему появлению он? Ведь он даже не знает, что у него есть еще одна дочь. Поверит ли он моим словам, если я действительно отыщу его, как обещала бабушке Кэтрин? Захочет ли признать меня? Может, бросит презрительный взгляд и отвернется? Появление еще одной дочери вряд ли станет для него приятным сюрпризом, ведь это изрядно осложнит его жизнь. И все же… любопытно будет увидеть человека, которому мама отдала свое сердце. Отец, постоянный персонаж моих картин, неведомый, изменчивый и загадочный, обретет наконец лицо.

Покачиваясь в кресле, я глядела вдаль, на бухту, залитую серебристым лунным светом. Я всегда ощущала, что жизнь моя окружена тайной, всегда ощущала ее шепот и в шелесте листвы, и в шуме дождя, и в дуновении ветра. Не случайно мне казалось, что все обитатели болот, звери и птицы, в особенности болотные лини, хотят открыть мне правду. Темные пятна в прошлом, стесненные обстоятельства, в которых мы жили, роковая ссора между бабушкой и дедушкой – все это заставило меня повзрослеть прежде времени. Иногда мне отчаянно хотелось быть такой же легкомысленной, как другие девочки-подростки, жить, радуясь каждому дню, не ощущая груза забот и ответственности. Наверное, моя бедная мама тоже чувствовала себя взрослой не по годам. Ее жизнь пронеслась так стремительно. Ей недолго довелось быть беззаботной девчонкой, познающей чудесный мир, в котором, как ей представлялось, царит вечная весна. Внезапно тучи сгустились над ее головой, и улыбка ее погасла, мелодичный смех затих, красота увяла, словно сорванный полевой цветок. Как все это несправедливо! Если рай и ад действительно существуют, их можно найти и прямо здесь, на земле. Не нужно умирать, чтобы оказаться или в одном, или в другом.

Измученная этими раздумьями, я встала с качалки и побрела в свою комнату. По пути везде погасила свет. Дом погрузился в темноту, и мне казалось, что в ней оживают демоны, ведущие охоту на беззащитные человеческие души.

Бедная, бедная бабушка Кэтрин, думала я, укладываясь в постель. Губы мои сами собой шептали молитву. На бабушкину долю выпало столько горя и лишений. Но она не озлобилась, не стала циничной и жестокой, не разучилась заботиться о тех, кто рядом, и в первую очередь обо мне. В тот вечер я любила бабушку особенно сильно, сильнее, чем прежде. И никогда еще слезы, струящиеся по моим щекам, не были такими горькими. Мне и прежде случалось плакать в подушку, но то были слезы жалости к себе. В ту ночь я гораздо больше сожалела о своей покойной матери, которой я никогда не знала и судьба которой сложилась так несчастливо.

На следующее утро бабушка Кэтрин, по обыкновению, встала раньше меня и отправилась в кухню. Я прислушивалась к ее медленным шаркающим шагам и обещала себе сделать все возможное, чтобы наполнить ее жизнь радостью. За завтраком мы ни словом не обмолвились о вечерних откровениях. Разговор вертелся вокруг намеченных на сегодня дел. Я сообщила, что хочу взяться за новую картину.