На ладони его лежала золотая пластинка с бурым ржавым пятном.

Он не просто стар. По человеческим меркам он немыслимо стар, и, собственно говоря, всё это уже не должно его волновать. Ржавчина на золотом медальоне как знак грядущей катастрофы — всё это уже было, он устал, ему неохота повторять всё сначала.

На сером льду сидела стая угольно-чёрных ворон. Прежде он не заметил бы её; сейчас он удивился, ощутив относительно птичек некое побуждение. Желание действовать.

Он сосредоточился; побуждение было — поднять камень и запустить в самую гущу, чтобы вороны взмыли вверх, хрипло ругаясь, кружась и хлопая крыльями, сбрасывая помёт…

Амулет Прорицателя у него на ладони. Не бросать же в ворон немыслимо ценной вещью, дающей могущество?

Правда, могущество Амулета предназначено вовсе не ему, прохожему с большой дороги. Амулет ищет своего Прорицателя — ох, как затянулись поиски, вот уже семь десятилетий… У Амулета времени в достатке. Амулет может выжидать веками, он всё равно переживёт всех своих владельцев… И его, временного хранителя, переживёт тоже.

Всё-таки гонять ворон или не стоит?..

Над миром нависла та же опасность. Эта тварь, что явилась извне, снова стоит на пороге и ждёт, чтобы её впустили… Сама войти не может, видите ли. Дались ей эти Привратники…

Он вздохнул. С чьей-то лёгкой руки визитёршу прозвали Третьей силой; с тех пор, как он, сидящий теперь на сухом камне у реки, едва не сделался её хозяином и жертвой — с тех самых пор он испытывал к ней чувства почти что родственные. Наверное, так забитая невестка ненавидит самодурку-свекровь…

…Знает ли кто-нибудь, кроме него? Знает ли, что случится, если её впустить?..

Сторонясь его взгляда, вороны полетели прочь — от греха подальше.

* * *

Луар спал. Я не сомкнула глаз ни на секунду.

Невозможно было сказать «люблю». В памяти сразу вставали все эти Розы и Оллали, принцессы и единороги — повторяемое многократно, слово давно потеряло для меня смысл, и я не знала теперь, как мне думать о Луаре.

Я лежала затылком на его расслабленной тонкой руке. Я боялась не то что пошевелиться — вздохнуть; моё тело затекло до бесчувствия, а Луар всё не просыпался, и, скосив глаза, я минуту за минутой разглядывала его спокойное умиротворённое лицо.

Небо, сколько лет я потеряла вдали от него. Сколько самовлюблённых ловеласов я называла «мужчинами». Как страшно я сделалась похожей на Гезину…

Он спал. Кое-где в лице его проступали черты матери — совершеннейшей красавицы; но Луар не был красив. За последние тяжкие недели мальчишеское обаяние стёрлось с него, как позолота; взрослое лицо, оказавшееся под ним, никак не соответствовало общепринятым понятиям о красоте.

Будто бы назло Эгерту, подумала я устало. Те же светлые волосы и серо-голубые глаза — но лицо у Луара другое, удивительно, что это вскрылось только сейчас… А может быть, это последние дни так изменили его?

У него, оказывается, жёсткие губы. У него, который сама нежность, который целует так ласково и одновременно страстно… Фу ты, уж не из пьесы ли это, не хочу, не буду, так страшно, что это — настоящее — может разрушиться от фальшивого слова…

Длинные загнутые ресницы — от матери. А скулы — чужие. Скулы — от отца, и подбородок, и линия лба…

Я поймала себя на попытке вообразить, как выглядел этот ужасный Фагирра, о котором столько говорено; вот уж был бы тесть так тесть…

Я улыбнулась; будто отвечая на мою улыбку, в дверь деликатно поскреблись:

— Не желает ли молодой господин отобедать?

Который час, подумала я в смятении.

Луар пошевельнулся. Я с наслаждением переменила позу, позволяя его руке выскользнуть из-под моего затылка.

— Не желает ли молодой господин…

— Желает, — сказал Луар хрипловато, но без тени сна в неожиданно властном голосе. — Обед на двоих.

Не оглядываясь, он выскользнул из-под полога и тут же задёрнул его обратно; я смотрела, как тяжело качаются бархатные кисти у меня над головой, и слушала, как он плещет водой в фарфоровом тазу. Богато живут господа-постояльцы в гостинице «Медные врата»…

— Когда мне было пять лет, — сказал Луар, закончив плескаться, — я упал в бочку с дождевой водой… Жаркий день, вода свежая, но не холодная…

Он замолчал.

— Ну? — спросила я, выждав минуту.

Он тихонько звякнул пряжкой на поясе. Пробормотал рассеянно:

— Потом захлебнулся и стал тонуть.

Снова последовала пауза; через дырочку в пологе я смотрела, как Луар натягивает сапоги.

— И что? — спросила я снова.

— Ничего, — отозвался он слегка раздражённо. — Не утонул же… Как видишь.

Мне показалось, что вместо «как видишь» он хотел сказать — «к сожалению».

Как и я, он украл у судьбы эти несколько часов. Как и мне, ему трудно и больно было возвращался к действительности. На секунду мне показалось, что он — это я и есть.

— Луар, — сказала я, обращаясь к бархатным кистям, — Луар… Я всё знаю.

Он не удивился. Он помолчал несколько минут; потом отозвался с каким-то даже облегчением:

— Значит… Тем лучше. Ни о чём не будешь спрашивать, да?

Я прикусила язык. Не буду спрашивать. Сама узнаю.

Глаза у горничной Даллы сделались круглые, как блюдца. Ледяным тоном я перечислила ей требования господина Луара; Далла неуверенно предположила, что, наверное, ей следует переговорить с госпожой…

Я рявкнула на неё, как рявкала, бывало, по ходу действия на Трира-простака. Господин Луар — совершеннолетний; никто не лишал его наследства, не говоря уж о том, что требуемые мною вещи принадлежат ему и только ему…

Пряча глаза, Далла вынесла мне сундучок. Я ни на секунду не сомневалась в том, что сразу же после моего ухода госпожа Тория узнает все причитающиеся подробности.

По дороге обратно я зашла в оружейную лавку — лучшую и самую богатую лавку под кичливой вывеской «Необоримый дракон». Посетители — два пышно разодетых аристократа — уставились на меня с таким видом, будто пред их спесивые очи явилась обритая наголо ежиха. Хозяин за прилавком нахмурился и собрался меня выставить.

— От господина Луара Солля, — сказала я небрежно и выложила на полированные доски прилавка маленький кинжал в богато изукрашенных ножнах.

Аристократы вытянули шеи; кинжал был очень красив, он намертво приковывал даже взгляд дилетанта — хозяин же, осмотрев инкрустированный клинок и перерубив на лету собственный вырванный волос, тихонько и удовлетворённо крякнул.

— Цена господина Солля? — вкрадчиво осведомился один из посетителей.

Я назвала цену. Хозяин напрягся: