Взглянув на витрину, мы сразу подошли к продавщице. Нанка протянула ей три рубля: «Мяса и два лимона!» — потребовала она. Очередь засмеялась. Нанка обернулась и очень серьезно сказала: «У нас мама дома болеет. Надо ей сварить суп». «А папка-то, что же, не помогает?» — спросила какая-то тетка. «Папка-то? — переспросила Нанка и на секунду задумалась. — Папка-то взял и… умер», и она для убедительности развела руками. Я тоже на всякий случай развела руками.

Смех прекратился. Из очереди к прилавку подошел мужчина в морской форме и, обращаясь к продавщице, сказал: «Красавица, а ну-ка взвесь-ка во-о-н тот кусок». На крюке висел здоровый кусок мякоти. Продавщица округлила глазки. Офицер добавил: «Давай, милая, скоренько. Я заплачу». Авоська с мясом растянулась до пола. Мои карманы оттопыривали два лимона. «Донесете?» — спросил мужчина. «Донесем! Мы сильные!» Когда мы приперли этот кусман домой, мама не поверила своим глазам. Мы рассказали ей про доброго дядю, и она почему-то закрыла лицо руками. Через минуту встала и пошла на кухню варить мясо.

В другой раз мама заболела уже не зимой, а весной, когда набухали почки сирени и в воздухе запахло теплом. Слабым голосом она попросила воды и с трудом, через паузы, сказала, что мы должны вызвать ей врача. Мы побежали так быстро, как могут бежать только насмерть напуганные дети. Когда мы вбежали в поликлинику и увидели, сколько там толпится народу, мы закричали на весь зал: «Вызываем врача! У нас мама заболела! Где врач?» К нам подбежали люди и стали спрашивать адрес, мы называли адрес и снова кричали: «Вызываем врача! Врач! Где врач? Мы тебя вызываем!» Нам начали объяснять, что врача мы уже вызвали, что он поехал к маме на машине, что мы можем идти домой.

Обратно мы бежали уже не так быстро, в боку кололо, да и сил уже не было. На земле валялась моя ленточка, потерявшаяся по дороге туда, я обрадовалась ей и намотала на руку. У нашей калитки мы увидели «скорую» и шептавшихся о чем-то соседей. К нам подошла знакомая девчонка и сказала, что если наша мама умрет, то мы с Нанкой будем жить с ними. Их четверо сестер, и им все равно, сколько их еще будет. Мы вошли к маме, она подписывала врачу какую-то бумагу, и он уехал, оставив после себя на столе сломанные ампулы и запах лекарств. «Ты не умрешь?» — строго спросили мы. «Нет», — твердо ответила она.

В Сибири у нас с Нанкой тоже стало падать зрение, но маме мы об этом не говорили. Мама была инвалидом по зрению и очень боялась этой наследственности для нас. Ее пенсия по инвалидности была смехотворна. Нужно было заработать еще несколько диоптрий, чтобы получить место в обществе слепых, где щадящий труд и «теплая» работа. Через пару лет она приобрела недостающие диоптрии и еще парочку смертельных диагнозов.

Мама могла умереть еще в Новосибирске, но не умерла.

Выхожу из маршрутки на углу Бочкова и проспекта Мира. Хочу купить яблоки на рынке. Лет пятнадцать назад я торговала клинскими колбасами на нашем Ярославском рынке у метро «Алексеевская». Денег тогда не было, работы тоже, впрочем, как и сейчас. Позвонила мне мой бывший педагог из театрального института (доцент) и предложила поторговать с месяц колбасой — ей нужна была сменщица. Я с радостью согласилась. Авантюра чистой воды, потому что деньги и я — вещи несовместимые. А тут — торговать! Но, как ни странно, я научилась и колбасу взвешивать, и чеки выбивать.

Однажды двое мужчин покупали у меня сосиски, и один сказал другому: «Что же это у нас сейчас в стране происходит, если такие женщины на рынке колбасой торгуют?»

Что же это у нас происходит? Может быть, так нужно, чтобы сапожник пек пироги, а пирожник шил сапоги?

Мама вспоминала. Рынок. Оккупированная немцами Феодосия. 1943 год, февраль. Воскресный солнечный день. Народ толпится у прилавков, лотков. Внезапно небо темнеет, и над рынком низко пролетают советские самолеты. Наши! Это наши! Самолеты делают круг, возвращаются на второй и внезапно начинают сбрасывать бомбы. Каша, людское кровавое месиво. Через минуту-две от солнечного февральского дня осталась черная, дымящаяся, вся в свежих воронках площадь, забросанная изуродованными телами.

«Сима, Валя, ваша мама, раненная, на базаре у молочного ряда лежит». Они бегут. Не пройти — всюду трупы. Молочный ряд, убитая лошадь, мертвые дети, мольберт, кисти, голова. Голова Константина Богаевского, друга Максимилиана Волошина, того самого художника, у которого учился отец. Мама его хорошо знала, его весь город знал. А у стены лежит с развороченным животом бабушка Таня, которой нет и сорока лет. Осколок застрял в печени.

Приехали немцы на грузовиках и стали развозить раненых по своим госпиталям. Родственников в машины не брали, поэтому мама с Валентином, который прижимал к груди бабушкины окровавленные туфли, бежали за грузовиком. Бабушка умерла через пару часов, успев попросить у мамы прощения за то, что любила Валентина больше, чем ее.

Что это была за бомбежка? Чья-то ошибка? Недоразумение? Может быть, это было кому-нибудь нужно?

…Забыла, зачем пришла на рынок. За яблоками.

С детства люблю семеренку, и у меня нет на нее аллергии. Покупаю яблоки у чернявой здоровой тетки. Божится, что яблоки из ее сада, а я знаю, что врет, но покупаю.

В Феодосии в пору созревания фруктов некоторые бабы из Городка надевали на спину рюкзаки, брали ведра в руки и уходили джимболосить. Джимболосить на крымском диалекте — воровать из колхозных садов. Джимболосили женщины хорошего телосложения: с крепкими ногами и руками, с мощной глоткой. Одевались они одинаково: солдатские юбки и мужские майки; из подмышек торчали ржавые пуки волос, на голове — химия, на ногах — кеды. Когда такая женщина появлялась с трофеями в Городке, было полное ощущение, что это солдат вернулся из боя к матери-старушке. А если их было несколько, то и вовсе появлялось ощущение захвата мирной территории. На самом деле это были или матери-одиночки, или разведенки. Дети бежали им навстречу как к победителям.

Сполоснув обожженные солнцем лица, они тут же принимались торговать у себя в палисаднике натыренным добром. Наш Городок находился довольно далеко от рынка, поэтому было очень удобно купить фрукты у них, да и цены они не ломили, старались побыстрее сбагрить скоропортящийся товар. «Мама, тетя Глаша такой виноград красивый принесла! Купи! Все покупают!» — попросила я. Мама метнула на меня дикий взгляд и тихо сказала: «Я своих детей ворованным виноградом кормить не буду! Запомни это раз и навсегда!» Так мы и не попробовали этих красивых, добытых в бою фруктов. А хотелось… Наша мама была строгих правил.

Седьмого марта в школьном актовом зале, как обычно, поздравляли учителей. Намечался банкет. Обслуживающий персонал не приглашали, выдав под расписку какие-то подарки или материальную помощь, не помню. В этот день дежурство выпало на маму. Мы с Надей хотели отработать вместо нее, но она категорически нам запретила.