Макаренко пораженно откинулась назад, вглядываясь в молодое лицо паренька, словно видела его впервые. Сова не могла понять, что во всем этом так ее поразило. Словно на душу положили огромный-огромный камень, и он тянет все ее существо вниз, куда-то в неизведанную бездну. Будто это она оказалась виновной в смерти паренька, впервые встреченного в этом диком поселении. Она никак не могла отделаться от чувства, что стала соучастницей убийства ни в чем не повинного ребенка, который даже не знал, зачем его прислали в этот город мертвых, но еще цепляющихся за жизнь и любое топливо людей.

Так или иначе, это Софья приложила руку к только что случившейся трагедии, но некий голосок внутри подсказывал: ты не виновата, ты сделала все, чтобы найти детей, а это – уже не ребенок. По меркам послевоенного времени, пятнадцать лет – это уже вполне сформировавшийся взрослый, способный нести угрозу. А этот парень, Ванька, мало того, что оказался приписан к враждебному лагерю, так еще и некий Черномор – Макаренко очень сомневалась, что с благими намерениями – влиял на работу его мозгов. И тут не важно, добровольно он подчинялся или нет. Он не был собой, а значит, и Софье не перед ним держать ответ.

Не она убила Ивана, а те люди, что замешаны в этом… насилии. Да, именно! Некий Черномор, который овладевает умами детей, заставляет их служить и подчиняться другим людям. Неужели сообщество нефтяников использует этих детей для их блага? Ну уж нет. Следуя приказам начальства и из страха перед Черномором, они будут совершать рейды и убивать выживших за бензин и другую «горючку». Вряд ли они добровольно на это пошли бы – Сова почему-то была уверена, что Иван еще и убивать-то толком не умеет.

Макаренко покачала головой. Нет. Как ей и в голову-то такое пришло? Она ни в чем не виновата перед пацаном. А вот чувство гадливости осталось – от того, что на свете есть люди, которые не брезгуют использовать других в своих корыстных целях, тем более – детей без их на то желания.

Она уверенно пересела на переднее сиденье и завела «хаммер», а потом вновь выехала на Московский проспект и повела автомобиль на юг. Название «Переславль-Залесский» ей уже встречалось, и девушка почему-то была уверена, что выбрала верное направление, впрочем, в этом она убедилась примерно через километр. Справа висела табличка «Ростов Великий – 55 км, Переславль-Залесский – 123 км».

И Макаренко вдавила педаль газа, увеличивая скорость автомобиля: надо убраться отсюда подальше, пока нефтяники занимаются устранением последствий взрыва, да и пока есть бензин в баке. Потом просто придется либо искать другой автомобиль, либо путешествовать пешком. Сто с небольшим километров можно пройти за три-четыре дня, если ничто не помешает. А там… Там надо бы поразмыслить, как управиться с этим гребаным Черномором.

И Сова ехала вперед, лавируя меж старых, гнилых автомобилей, пытаясь справиться с отвратительным чувством жалости к Ивану. Разбитая дорога и пустые дома по бокам лишь усиливали ощущение обреченности.

– Нет, что же так стремно-то? – воскликнула Софья, с силой стукнув по рулю ладонями. Еще раз. И еще. – Что ж за гадство-то такое?! Почему должны погибать дети, чтобы другие уроды жили? И почему виноватой я чувствую себя?

Но мертвый юнец не мог дать ответа. А Черномора следовало искать в Переславле-Залесском. Туда-то Макаренко и поехала.

Детей выводили единой колонной. Сразу после отбора и когда шествовали по знакомому темному туннелю катакомб, они оживленно и заинтересованно разговаривали между собой, в основном, обсуждая Варю Выдренкову и Колю Ростова, которые почему-то вдруг оказались мутантами – так этот сказал… Черноморов. Но теперь все без исключения шли молча, на многих лицах читались испуг или недоумение, а трехлетний Сема так вообще уткнулся в несущую его сестру – Катю Шестакову и не отнимал лица от ее плеча, как бы прячась от окружающего ужаса. Двор Михайло-Архангельского монастыря был покрыт трупами, которые уже успел слегка припорошить снег. У всех сегодня здесь пали родные, у кого-то мать, у иных отцы, бабушки, дедушки или взрослые братья с сестрами. Все, кто вышел в последний бой – защищать детей от мутантов, были мертвы. Теперь даже Руслан Озимов притих. Его дядя, один из стрельцов, тоже не вернулся из неравного боя с ужасными тварями. Мальчик глядел исподлобья на заснеженные холмики, в которые превратились тела людей и животных, таких разных при жизни и таких похожих после смерти. Как ни крути, а после смерти все становятся холмиками…

Дети тихо и испуганно пересекли двор, следуя за «спасителями», колонну замыкал святой отец. Он наблюдал за детьми не только глазами, но и внутренним взором… тем, каким отбирал их. И ему нравилось происходящее с этими маленькими подонками. При виде смерти они испытывали страх, смятение и ужасное одиночество. Что не могли сделать уговоры или обещания, делала костлявая: убеждала детей в их беспомощности, отчего они становились просто шелковыми, а обескураженность тоже приносила плоды: было легче ими управлять, вбивать в головы нужные мысли. Черноморов внутренне ухмылялся. Желчь, текущая в нем, уже требовала выхода, но сейчас еще рано, нужно подождать, ведь чем дольше дети будут чувствовать себя покинутыми, тем страшнее им будет. А потом он и займется их воспитанием. Слепит то, что требуется, а не что должно вырасти. Ведь когда никакой дисциплины и порядка – это же хаос. А неуправляемые дети – самое отвратительное, что есть на земле.

Василий Степанович еще до Катастрофы столкнулся с подобным хаосом, только помноженным ровно на двадцать два. С отличием окончив педагогический институт, двадцатичетырехлетний юноша устроился по специальности – в школу маленького городка во Владимирской области учителем русского языка начальных классов. Отучил детей ровно год и с тех пор возненавидел и свою работу, и этих мелких «адовых монстров», которых вверило ему руководство. Они оказались неуправляемыми, они держали его за идиота, они насмехались над ним и всячески испытывали его нервы, они видели его насквозь… И были умны, как те мутанты, встреченные им два года назад. Черноморов закончил тот учебный год на грани сумасшествия, а потом случился Апокалипсис и заменил толпу этих маленьких ублюдков на одиночество, когда мужчина скитался по выжженной и опустевшей земле. И не было ни дня, чтобы он не вспомнил тот год… Возможно, он принимал все близко к сердцу и просто был не готов работать с детьми, может, из него получился плохой детский психолог, и все вышло бы по-другому, уделяй он детской психологии чуть больше времени в институте, – кто знает? Так или иначе, он возненавидел своих учеников всеми фибрами души и, оказавшись на Ярославской пустоши, где скитался и выживал годами, Василий зациклился на детях. Он придумывал все новые причины, по которым эти вместилища разнокалиберного дерьма можно ненавидеть еще больше. И к тому времени, как мужчина нашел «Приют забытых душ» и присоединился к его обитателям, многочисленные фантазии и кошмары с участием детей, слившись со старыми обидами, поглотили Черноморова целиком. И потому он без сожаления делал свою работу, ломал маленьких недоумков, прививал им смирение, муштровал, чтобы ни словом, ни делом не могли противиться его воле. И не дай Атом Стронция им позволить себе хоть малюсенькую колкость… Он уничтожит нахала! Он сделает из него безвольного раба, целующего пятки хозяина! Отомстит на всю жизнь, чтобы маленькой твари неповадно было.