Одним июльским утром мне выдался случай поговорить с Ибен. Я уже вдоль и поперек исколесил район, где они живут, в надежде, что наткнусь на кого-нибудь из их семейства. И наконец увидел, как Ибен идет по улице одна. Я опустил стекло, спросил, не дочь ли она Мариам Линд, и представился другом ее матери. После той встречи я ее больше не видел. До последней пятницы, когда пошел в «Причал» купить рубашку для этого гребаного дня рождения.

Внутри у меня все сжалось, как всегда, когда я захожу сюда; я точно заглядываю в черную временну́ю дыру. Я открыл дверцу шкафа. Нож лежал на своем обычном месте, в ящике для галстуков. Галстуки я не ношу еще с девяностых, поэтому нож лежит здесь в одиночестве. Я вытащил нож и провел ногтем по лезвию. Наточен так, что острее не бывает.

Я вернул нож на место и закрыл шкаф. Уставился в зеркало на дверце, вытаращил глаза, чтобы не упустить ни единого нюанса в собственном безумии. Руе Яростный.

Затем открыл другой шкаф.

— Привет, Ибен, — сказал я.

Ибен не ответила. Она и пальцем не шевельнула. Просто молча смотрела мне в глаза.

Мемуары рептилии

Сперва я резво пополз по моему новому дому. Я быстро понял, что нахожусь где-то «внутри», и стал искать выход наружу. Прополз вдоль стен, заглянул под мебель и все пробовал на вкус воздух, стараясь отыскать в нем привкус дождя и листвы. Однако обнаружил лишь мертвое дерево и пыль, рукотворный человеческий материал. Помимо меня самого и Теплой женщины, единственным живым существом здесь было растение, но и оно томилось в заточении.

Не успел я осознать, что меня лишь переселили в тюрьму побольше, как Теплая женщина набросилась на меня. Она приподнимала меня, вертела в руках, придавала моему туловищу разные положения, а потом улеглась возле меня, так что мы с ней оказались одного роста. Лежа вот так, она казалась намного меньше. Я понял, что размер этих животных — своего рода маскировка. Они защищаются, создавая впечатление более крупных, чем на самом деле.

Ее обезьяньи пальцы были повсюду, она пыталась прижать меня к себе. Хотела, чтобы мы лежали рядом, как двое животных одного вида. Я пробовал укусить ее, но голые обезьяньи руки держали меня за голову. Даже шипение, похоже, не пугало это существо.

Постепенно она выпустила меня и переключилась на саму себя. Я впервые в жизни видел, как животное трогает собственные органы размножения. Я лежал, наблюдая, как она трогает себя, как изящно ее руки притрагиваются к телу. Пытался представить, каково это, когда у тебя такое тело. Оно способно выбирать, в каком положении находиться — вертикальном или горизонтальном, — сгибаться под любым углом, класть голову на руки, обхватывать ноги руками. А руками может делать все, что захочешь. Трогать себя. Признаюсь: тогда, в первый раз, меня это впечатлило. Но вскоре это прошло. Вскоре я возненавидел эту женщину так же сильно, как предыдущую.

Ночами она брала меня с собой под одеяло, прижимая так тесно, что я пробовал языком ее сладковато-соленый пот. Для наслаждения она трогала свои органы размножения, а такие действия я замечал только за ней. В такие моменты запахи ее усиливались, ее пот и вкус обволакивали меня. Лежа в темноте, я чувствовал, как сводит зубы. Чувствовал голод.

Я нужен ей. Похоже, с другими людьми она не уживается, и поэтому тянется ко мне, а не к ним. Если кто-то и способен дать мне то, чего мне не хватает, то это она. Она — моя единственная надежда. Поэтому я не уползал от нее — и поэтому по ночам стал тихо нашептывать просьбы.

Олесунн

Вторник, 8 июня 2004 года

Кролик сидел на кровати. Толстое, беспомощное создание тратило все силы на то, чтобы понять, безопасно ли помещение. Длинные уши подрагивали, стараясь уловить звуки. Нос ходил ходуном. В блестящих черных глазах читалось обвинение. Я наклонилась вперед и погладила его по голове. От прикосновения кролик съежился и задышал быстрее.

Сзади возник Неро. Он стремительно переполз через мою ногу, почуяв добычу. У кролика, толстого и грузного, не было шансов перед шустрой змеей. Неро с легкостью обвился вокруг животного, вцепился ему в загривок и прижал к кровати. А потом начал медленно заглатывать добычу.

Когда я кончила, меня накрыло наслаждение вперемешку с тошнотой. Тошнота выплескивалась из кишечника и наполняла рот кисловатым привкусом. Я с головой накрылась одеялом, чтобы не видеть происходящего, облегчить тошноту, усиливающуюся с каждой новой жертвой, которую я приносила Неро, и приглушить благодарное шипение питона. Но ничего не помогало.

Из-за окна доносился равномерный гул машин, а из ресторана на первом этаже в мою квартиру просачивался запах еды. Я поставила ноги на пол. Свободного пространства в этой тесной квартирке было совсем мало — все место занимали кровать и кухонный уголок, состоящий из разделочного стола с плитой и микроволновки. Одежда моя валялась на полу, возле двери громоздилась стопка книг. Эта квартира обошлась мне чересчур дорого, но жилье пришлось искать срочно, денег на залог за три месяца не хватало, так что лучше я все равно не нашла бы. На следующее утро после всего, что случилось, я собрала самые необходимые свои вещи и перебралась сюда. Теперь же оставаться здесь стало невыносимо, а пойти, кроме академии, было некуда. Сейчас, в субботу, мне решительно некуда деваться. С того самого вечера, как Ингвар меня предал, я не разговаривала ни с ним, ни с Эгилем. Других людей в моей жизни не имелось.

Неро еще не заглотил добычу до конца. На игру все это уже не смахивало. Если питон не получал то, чего хотел, то шипел всю ночь, не давая мне уснуть. Я выматывалась, и в конце концов усталость брала свое — я превращалась в безвольную марионетку и спешила в зоомагазин, чтобы накормить ненасытное животное. Вырос он уже до невероятных размеров. В интернете я прочла, что взрослым тигровым питонам и добыча требуется крупная — ягнята или поросята. Но где же я возьму ему ягненка?

Нет, оставаться тут невозможно; надо выбраться из этой коробки, прочь, и неважно, есть у меня куда идти, или нет. Я надела джинсы и худи. Пойду пройдусь, хоть куда-нибудь.

Ветер на улице срывал с головы капюшон худи. Спустившись к набережной, я посмотрела на черную воду, покачивающиеся на ней лодки, и вытащила мобильник. С десяток пропущенных звонков. Большинство от Ингвара и Эгиля, несколько — с незнакомого номера, а остальные — от той, кто называет себя моей матерью. Той, что способна попросить у меня прощения и одновременно с понимающим видом выслушивать объяснения собственного сына. Той, что своими звонками пробуждает в голове у меня все старые воспоминания. Меня от них всех воротит. Я решила было разжать пальцы и выбросить телефон в темную воду, однако передумала и убрала его обратно в карман.

Ветер снова сорвал с меня капюшон и растрепал волосы. Я натянула капюшон обратно и повернулась к ветру спиной. Дойдя до конца причала, посмотрела на перекресток, за которым начинался район Креммергорден. Можно зайти в торговый центр или библиотеку, но там везде люди. А по улице я уже и так слишком долго хожу. Олесунн не из тех городов, где принято много бродить по улицам. Если тебя вдруг угораздило шататься по городу, на тебя начнут обращать внимание, и ты станешь частью городского пейзажа. И тем не менее ничего другого мне не оставалось — иначе пришлось бы сидеть в комнате, наедине со своим собственным мраком. Поэтому я пошла дальше, направо. Подумала, что хорошо бы дойти до автовокзала, выбрать какой-нибудь автобус и уехать подальше. Начать все сначала где-то еще. Странно, но такой выход меня не привлекал. Я будто не верила, что такое вообще возможно. Это тело с его склонностью к самоедству все равно останется со мной, куда бы я ни поехала.