мнение Феогноста, – к константинопольскому патриарху[34]. И путем уговоров и щедрых даров добился разрешения на брак.

Второго сына, родившегося в 1348 году, назвали Михаилом (в честь Михаила Тверского, убитого в Орде). Таким образом, Мария и Симеон отдавали дань уважения собственным семьям. Всего же у них было четверо сыновей, но абсолютно все до взрослого возраста не дожили. Младшие, Иван и Семен, скончались от чумы в марте 1353 года. Мор, который прокатился по Европе, дошел и до Москвы.

В том же марте не стало упрямого митрополита Феогноста. А 26 апреля в возрасте тридцати шести лет скончался… Симеон Гордый. На княжеский престол взошел его брат, Иван Красный (считается, что его прозвали так за редкую красоту).

А что же Мария? Ощущая приближение смерти, муж постарался защитить ее интересы. Духовная грамота князя Симеона Гордого была составлена так, чтобы Мария получила треть доходов от Москвы, а также Коломну и Можайск в свое распоряжение. Для XIV века с его правилами наследования это было очень серьезное новшество. Вдовам оставались куда более скромные уделы, да и чаще всего предполагалось, что они уйдут в монастырь. На протяжении веков складывался этот обычай, и для людей того времени пострижение вовсе не было «печальной участью». Напротив, монашествующие родственники пользовались огромным почетом и уважением. Редкие мужья рассуждали как Владимир Василькович Галицкий, который оставил для своей жены распоряжение: «А княгини моя по моем животе, если же восхочет в чернице пойти – пойдет, аже не восхочет – а како ей любо. Мне не воставши смотреть». Проще говоря: «Не мне решать, что ей делать, – говорит князь Галицкий, – супруга может выбрать для себя любой путь».

И все же щедрость Симеона косвенно свидетельствует, что для него Мария значила куда больше, чем это бывало в обычном династическом браке. Передавая в ее распоряжение земли, он рассчитывает, что вдова будет сохранять свое положение, не запираясь в обители.

Впрочем, в счастливую любовную историю этих двоих – князя Симеона и Марии Тверской – сложно поверить по той причине, что у нас сохранилось крайне мало свидетельств о подобных отношениях в русском Средневековье. Если провансальская поэзия донесла до нас историю культа Прекрасной Дамы, то отечественные источники очень скупо сообщают именно о любви и подвигах ради нее. Первое, что приходит на ум, это «Плач Ярославны» в «Слове о полку Игореве». Княгиня убивается по мужу, судьба которого ей неизвестна:

На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышить,

Зегзицею незнама рано кычеть:

«Полечю, – рече, – зегзицею по Дунаеви,

Омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце,

Утру князю кровавыя его раны

На жестоцем его теле…»

Перевод:

На Дунае Ярославнин голос слышится,

Кукушкою безвестною рано кукует:

«Полечу, говорит, кукушкою по Дунаю,

Омочу шелковый рукав в Каяле-реке,

Утру князю кровавые его раны

На могучем его теле…»

Древнерусская литература достаточно долго не уделяла внимания любовной лирике. Обходила этот вопрос стороной или придавала любви более возвышенное значение – любовь братская, родительская, любовь к своей земле… А вот отношения между мужчиной и женщиной – если речь шла о супругах – были больше похожи на родственные, чем на чувственные. Женщина-обольстительница, сумевшая вызвать сильное влечение к себе, рассматривалась как… чародейка. Перечисляя наложниц князя Владимира, летописец указывает:

«Бе же Владимир побежен похотью женскою».

Нетрудно сделать вывод, кто в глазах средневекового автора «виновен» в любвеобильности князя. Еще примечательнее «Слово Даниила Заточника», написанное древнерусским автором в первой трети XIII века. Перевод текста на современный язык будет звучать так: «Братья, посмотрите на злую жену. Что она скажет мужу своему? „Господин мой, свет моих очей! На тебя не могу смотреть… Если говоришь со мной, то гляжу и обмираю…“» С точки зрения средневекового книжника – на редкость обольстительные речи! Неуместные для той, что должна следовать за мужем…

А вот еще один занятный текст из «Бесед отца с сыном о женской злобе». Та же самая картина: женщина – источник бед и корень зла. Ибо говорится в «Беседе» так:

«Аще будет юн муж – она его обольстит… близ оконца приседит… скачет, пляшет, бедрами трясет… и другими многим юным угодит и всякого к собе прельстит». Иначе говоря, обольщение – синоним зла. И восхищение женской красотой в этом тексте – признак воздействия чуть ли не с помощью посторонних сил.

Даже каноническая история Петра и Февронии Муромских, в честь которых празднуется День любви, семьи и верности, непосредственно к любви имеет мало отношения. Будем откровенны: Феврония женила на себе князя хитростью! Петр дал обещание повести ее к венцу, если Феврония исцелит его хворобу. Однако умная девушка предвидела обман и применила свои познания… не до конца. Петр уехал. Но, как только болезнь снова проявила себя, Петру пришлось возвращаться. Феврония добилась своего – она стала княгиней. Похоже ли это на большое возвышенное чувство? Скорее нет, чем да. «Житие» княжеской четы было создано приблизительно в 1540 году, и надо отдавать себе отчет, что это художественное, а не историческое произведение. Но неужели нет никаких сведений о любви, о преданности, о чистом, возвышенном чувстве? Повторюсь: их крайне мало. И, рассказывая о них, нужно обязательно помнить исторический контекст. Верность жены, ее стремление угодить мужу, спокойный и добрый нрав, забота и терпение ставились намного выше всего остального.

Среди сохранившихся берестяных грамот есть удивительный по своему содержанию фрагмент. Он посвящен… любовным отношениям! И считается, что текст на нем был написан не позднее XI века! То самое время, когда Анна Ярославна покидала Русь и отбывала в Париж и когда сестра ее, гордая Елизавета, сподвигла на дальние странствия скандинава Харальда.

«Что за зло ты против меня имеешь? – вопрошает неизвестная жительница Новгорода. – Ко мне не приходил… Если бы тебе было любо, ты бы вырвался и пришел… Отпиши же мне».

Показывать свои чувства, проявлять излишнюю эмоциональность считалось делом неправедным. «Добрая жена» не только должна была убояться мужа, но и отличаться кротостью горлицы. А ежели случалось что с супругом, то земная жизнь на этом обычно завершалась.

Единицы из русских княгинь эпохи Средневековья, овдовев, продолжали вести обычную мирскую жизнь. Большая часть из них предпочитала монастыри. Или, как супруга Дмитрия Донского, носила вериги «для изнурения плоти воздержанием». Можно ли считать такие поступки проявлением настоящей любви? Для человека XIII-ХIV веков – это достойно похвалы.

Впрочем, и