Я ударила парня еще два раза — сильно и добросовестно — и он упал в толпу студентов. Они стояли с открытыми ртами — все орали, но сцена, на удивление, была беззвучной. И так же, словно в замедленной съемке, все стали разбегаться в стороны.

Я снова принялась за Спиннинга. На этот раз, схватив за горло, я прижала его к полу сквозь прозрачный сироп. Он поднял руку, как сомнамбула. Я увернулась от когтей, которые целились мне в лицо, и блокировала его удар запястьем. Продолжая отводить руку назад для ответного удара, я вдруг услышала папин голос.

Отведи большой палец в сторону. Заткнешь в кулак — сломаешь об этого несчастного идиота. Вот, хорошо. Теперь дай ему как следует! Молодец!

Странные растянутые звуки затихли. Время замедлилось еще больше, но я знала, что вот-вот что-то щелкнет, и снова все станет по-прежнему. У меня достаточно времени для удара — кулак готов. Я могу сломать ему нос или, если нацелюсь ниже, — гортань, и он задохнется.

Дрю, что ты делаешь?

Ярость все еще кипела во мне. Да, он ударил Грейвса и причинил ему боль. Но теперь я всерьез готовилась нанести опасный, и даже смертоносный, удар. А ведь это всего лишь детская перебранка. Да таких в обычном мире сколько угодно, в любой школе! Я же в них раньше не участвовала!

Что же происходит в этой Школе? Почему учителя не вмешиваются? И ответ пришел сам собой: здесь учат драться. И ненавидеть друг друга.

Ярость бурлила. Совсем близок миг, когда мир вернется к своей обычной скорости. Я это ощущала где-то на грани сознания, как ощущаешь желание чихнуть, как только защиплет в носу.

Чья-то рука сжала мне плечо. Если бить, то сейчас. Мой кулак метнулся вперед и назад; волк дернулся, из носа хлынула кровь.

Я выпустила его, пальцы судорожно сжимались и разжимались. Кто-то оттащил меня, крепко вцепившись руками — теперь будут синяки.

Время щелкнуло, как резиновый хлыст. Дрожь охватила все тело. Меня бросило обратно в мир с такой же силой, с какой автомобиль врезается в стену. В мозг ворвались ощущения, звуки, крик, визг. Волосы упали на лицо, и я, не в состоянии оторваться, смотрела, как в моих кудрях сверкают светлые пряди. Они выбивались из курчавой копны длинными волнистыми лентами. Постепенно они исчезали, пропадая в общей темной массе волос.

Черт! Это что?

— Назад! — заорал Грейвс, оттаскивая меня от толпы вервольфов, склонившихся над Спиннингом. Тот неподвижно лежал на полу, весь в крови. Несколько волков направлялись в нашу сторону, на ходу обрастая шерстью и увеличиваясь в размерах. — Я предупреждаю! — прорычал Грейвс, дрожа всем телом. Его голос пронизал меня насквозь.

В нем звенела угроза. Я даже представила, как Грейвс может разметать толпу вервольфов. Вот что значит «Верхний». Это командный голос лупгару.

Они застыли на месте, рыча и огрызаясь. Даже Дибс, который всегда говорил только шепотом. У всех морщились лица, отрастали зубы, шевелилась шерсть, причудливым образом изменяя их мальчишеские фигуры.

Грейвс оттащил меня еще дальше.

— Не двигаться! — рявкнул он страшным голосом. Все вокруг содрогнулось.

Оказывается, я тоже издавала странные звуки — тоненько подвывала, прерываясь, когда кончалось дыхание. Вдруг меня настиг запах — запах меди — горячий, зовущий. Он вонзился прямо в то место в глотке, о существовании которого я не подозревала — совсем рядом с точкой, которой я ощущаю опасность. Горячий медный запах наполнил меня — и мир взорвался. Я рванулась вперед, пытаясь отцепить от себя руки Грейвса, но он как-то умудрился схватить меня за талию и теперь тащил прочь. Я почти вывернулась, увлекая его за собой, и тут поняла, чего же хочу.

Я хотела растолкать всех и присосаться к горлу раненого вервольфа.

Я хотела пить.

Неуемная жажда поднялась откуда-то из глотки и охватила весь организм. Внутри словно все пересохло и загорелось. Пожар могла потушить лишь сладкая алая жидкость, которую я чуяла вокруг себя. Желание болезненно пульсировало в голове, шептало и убеждало. Зубы саднило и дергало, словно истончилась эмаль. Я уже чувствовала, как они удлиняются. Покалывало даже в волосах. В общем, очнулся каждый дюйм моего тела. Изнеможение от последних бессонных ночей испарилось, уступив место упругой, потрескивающей энергии.

Грейвс локтем зажал мне шею и чуть не упал, когда я стала выкручиваться. Я клацала зубами. Вервольфы рычали, но Грейвс снова рявкнул на них, и они отступили.

Хотелось бы мне сказать, что я с облегчением увидела, как Спиннинг поднялся с пола. У него лицо было покрыто кровью, глаза пылали. Но облегчения для меня не наступило. Я жаждала слизать кровь с его лица, вонзить зубы в горло — я хотела пить.

Он зарычал, Грейвс огрызнулся. И никто не знает, что было бы дальше, если бы в дверь не ворвались дампиры и не окружили меня плотным кольцом. Они держали меня, пока я брыкалась и визжала, пытаясь оттолкнуть Грейвса. Но он не уходил и не отпускал мою руку, даже когда я судорожно сжала пальцы, и кости — мои и Грейвса — заскрипели.

Впервые меня обуяла жажда крови. И тогда — о, боже — я многое поняла.

Грейвс не отпускал меня. Вокруг все кричали. Он стоял рядом, время от времени что-то рычал, пока я, наконец, не осознала, что он зовет меня по имени. Приступ достиг высшей точки, а потом стал утихать, и я заплакала. Грейвс привлек меня к себе и обнял. Я всхлипывала и дрожала, как ребенок. Кто-то стал просить его уйти, но он отмахивался и не отпускал меня.

А я цеплялась за него. Никто нас не разлучит.

Грейвс бабахнул на деревянный стол целую стопку книг.

У меня еще ныли зубы, да и все тело. К тому же, видимо, большого шума в Школе решили не поднимать. Спиннинг принимал ванну, Грейвс прогуливал очередной урок, а мне велели «пойти куда-нибудь и успокоиться».

Угу. «Успокоиться». Самое дурацкое слово в языке. Но Дилан сказал, что опасность миновала и что я не побегу кусать всех подряд. Он заверил, что это нормально, так как становление уже близко, и я скоро привыкну. Не уверена. Еще он сказал, что в Школе за шестьдесят два года не было смертельных случаев «вследствие взаимодействия студентов». Не столь утешительно, как хотелось бы.

В библиотеке пахло пылью и ветхой бумагой. Зарешеченные окна пропускали в зал острые лучи золотого вечернего света, которые теперь касались старинных деревянных стеллажей — солнце, наконец, решило выйти. Не поздновато ли?

За стойкой никого не было. Тем лучше. Я еще чуяла кровь. Десны покалывало, как будто я только что от стоматолога. Каждый нерв словно оголился. Я сидела, обняв себя руками.

— Ты рехнулась, — прямо заявил Грейвс. — Ты что, хочешь привязать его в своей комнате? Его убьют.

По крайней мере, он не стал обсуждать, как у меня росли клыки и как я хотела насосаться крови. Просто не стал, и все. И я ему была очень благодарна. Благодарна настолько, насколько возможно в наших обстоятельствах… Мозг отказывался работать… Волосы меняли цвет… И вообще, что, черт побери, со мной было? Кто я? Увижу ли я себя в зеркале?