Кто-то проталкивается к нам сквозь толпу. Это Касия, её глаза поблёскивают от волнения. Заметив Танию, она хватает её за руку.

– Идём со мной! Скорее! – кричит она. – Там Руфь…

Тревожно переговариваясь, мы толпимся возле дома. Здесь собрались все, в темноте перемигиваются огоньки факелов, люди жмутся небольшими группками, надеясь узнать новости о здоровье старейшины. Из дома выходит Джастус, за ним идёт Тания. Джастус вскидывает руки:

– Мы едины в жизни, и мы едины в смерти. Руфь сегодня ступила на путь к священному дому, и мы проводим её в последний путь.

Я ошеломлённо оглядываюсь. Нет, этого не может быть! Только не Руфь! Тания обнимает меня за плечи, в её глазах стоят непролитые слёзы.

– Она была очень стара, Леора, и начала уставать от жизни. Её измучила тяжёлая болезнь. Каждый день был для Руфи сражением за жизнь.

Она была моей союзницей в Фетерстоуне. И единственной, кто рассказал мне о моей матери. Руфь столькому научила меня всего за несколько встреч! Благодаря ей я узнала, что меня любили, у меня было своё место в мире, что истории и легенды – всего лишь истории и легенды и рассказчики вкладывают в них разный смысл.

Люди рядом со мной опускают головы. Каждый поднимает правую руку, и я осторожно следую общему примеру. И тогда начинается траурный плач.

Весь следующий день меня преследует боль в горле, и я чувствую себя обманщицей. Кто я такая, чтобы плакать о Руфи? Ведь я едва была с ней знакома. А вот Руфь хорошо меня знала – она помогла мне появиться на свет. Не знаю, о чём я больше печалюсь: о том, что Руфь умерла, или о том, что могло быть, но не сбылось? Мы с ней могли сблизиться, стать почти семьёй.

Наверное, я не заслуживаю права носить по ней траур. Глядя в покрасневшие глаза тех, кто хорошо её знал, работал с ней рядом всю жизнь, я чувствую острый укол вины. Руфь была так добра ко мне, а я отплатила ей предательством. Хорошо, конечно, что я поклялась больше не иметь дела с Лонгсайтом, но это не отменяет нашей встречи с Верити. Ведь я сделала то, чего веками боялся Фетерстоун, как я теперь понимаю после рассказов Руфи. Мне остаётся только опустить голову, держать рот на замке и заниматься своим делом. Мама мною бы гордилась, думаю я с горькой улыбкой.

Церемонию прощания проводят не откладывая, во время следующего собрания у костра. Я не боюсь смотреть на мёртвые тела. Жаль, что у меня не было возможности сделать Руфи красивые метки, а папа не снял с неё кожу, которую потом превратили бы в книгу как вечный памятник Руфи. От мысли о том, что дела отпечатались на её душе, меня тошнит. Говорят, что Руфь уходит в последний путь. Но что, если этой церемонии недостаточно? Что, если она не безгрешна? Неужели и правда можно искупить грех, выбросив камни в воду, и встречать смерть без трепета? Колени у меня дрожат, и на этот раз не от голода, а от страха. Я не знаю, во что верить, но чернила глубоко проникли в мою кровь, и мне непросто избавиться от мысли, что рисунки на коже спасают наши души.

Что, если её душа не готова к смерти? Я – не готова.

Сегодня у костра все стоят, никто не садится. Я не занимаю своё обычное место рядом с Галл, а стою сзади, надеясь скрыться за спинами. Но сегодня все собираются не группами, а становятся в круг по одному. Круг получается такой большой, что мне плохо видно противоположную сторону. В мареве над огнём лица дрожат, теряют чёткость. Я чувствую себя здесь чужой. К глазам подступают слёзы, и я их не сдерживаю.

Откуда-то из-за спины раздаётся музыка. Я оглядываюсь – идёт похоронная процессия. Родственников у самой пожилой из старейшин не было, её несут соседи. Руфь покоится на носилках, завёрнутая в белое льняное покрывало. Одежда Фенна, в которой он входил в озеро, была сшита из такого же материала. Галл рассказала мне, что Руфь похоронят завтра под деревом, которое она давным-давно выбрала. Носильщики тихо напевают незнакомую мелодию. Когда они приближаются, в кругу образуется проход, а к пению присоединяются все собравшиеся у костра. Я тоже пою, и у меня в груди будто бьётся птица, не находя выхода. Круг смыкается, и носильщики опускают тело на землю; лица у них совсем мокрые от слёз, но они продолжают напевать мелодию.

Странно… никто не всхлипывает, прерывая мелодию, слёзы как будто придают певцам сил. Наше общее горестное пение отдаётся в груди, в горле, звучит в головах и сердцах. Тания выходит вперёд, и носильщики встают в круг, рядом со всеми. Тания очень взволнована, это отражается в каждом её движении. С печальной улыбкой она поднимает руки, и мелодия затихает – пение не прекращается, но звучит тише, как колыбельная.

– Друзья мои! – Она на мгновение умолкает и сглатывает слёзы. – Дорогие мои друзья. Руфь, наша старейшина, благословила своим присутствием каждый день нашей жизни. Завтра наступит первый рассвет без неё, и мы должны верить, что солнце взойдёт и без Руфи.

Тания умолкает, печально опустив голову, её плечи дрожат. Песня звучит громче, давая Тании время справиться со слезами.

– Руфь прожила долгую и, думаю, все мы согласимся, если я скажу, хорошую жизнь. Её история полна радости, благодеяний, счастья и прежде всего – доброты. Многим из нас она помогла появиться на свет.

Я вздрагиваю, подумав о маме. Той ночью, когда я родилась, ей было так плохо, так одиноко.

– Многие из нас помнят, как Руфь приходила к молодым матерям, утешала и успокаивала малышей, укачивала плачущих детей и обнимала молодых родителей. Я помню день, когда Руфь принесла мне шоколад. – Тания широко раскрывает глаза и улыбается. В ответ мелодия немного меняется, становится яснее. – То был единственный раз в моей жизни, когда я попробовала шоколад. Ни до, ни после того случая я его не видела. Уверяю вас, если бы мне в руки попал хоть кусочек шоколада, я бы им не поделилась. – Она пожимает плечами, и по кругу пробегает тихий смех. – Однако Руфь с радостью делилась всем, что у неё было. Истинным счастьем надо делиться – так считала Руфь. Такой я её и запомню – щедрой, готовой делиться, всегда исполненной добра и мудрости. Принцесса с морщинистой кожей.

Я изо всех сил сдерживаю слёзы. Руфь сделала всё, чтобы мне позволили остаться в городе. Никто, кроме неё, не верил, что во мне есть добро. И теперь она умерла. Пение становится громче, руки взмывают вверх, открытыми ладонями к Руфи: отдавая, принимая… всегда отдавая, без колебаний.

– Касия, принеси её кошель.

Касия берёт с тела кожаный мешочек и передаёт Тании, взвесив его в руках. Мешочек конечно же пустой – взрослые не собирают камней, но я не могу представить Руфь, совершившей неправедный поступок, даже когда она была совсем юной.