А не это…

Зеленое, синее, переливчатое… Есть тут и красный, и оранжевый – все цвета смешались в палитре безумного художника. И вот один из них, с клешнями… поднял голову, явно сейчас что-то заметит…

– Огонь! – рявкнул брат Дуардо.

Арбалетные болты вспороли воздух.

Мединцы кричат?

Нет, они хрипят, шипят, свистят, они рычат и воют так, как ни один человек не способен.

По ушам ударило таким высоким звуком, что Феола взвизгнула и непроизвольно схватилась за голову, упала на колени.

Звук взвился – и оборвался.

Виной тому стал арбалетный болт.

У святых братьев при себе было по два арбалета, маленьких, легких. Выстрелил из одного, бросил – выстрелил из второго. А первый тем временем помощник перезарядит… или никто, если помощника нет. Тогда врукопашную.

Брат Дуардо и командовать не стал, только рукой махнул. Но и так все было понятно – врага надо добивать, пока он не опомнился.

И монахи кинулись вперед, размахивая невесть откуда взявшимися мачете.

Надо отдать мединцам должное – они не дрогнули и не отступили. Все сплелось в единый клубок, в котором Феола просто не видела ничего, никаких отдельных деталей. Глаз выхватывал нечто, но ситуация менялась раньше, чем она успевала ее осознать.

Вот брат Дуардо вонзает мачете в живот мединца, похожего на большого кальмара, разворачивается, сносит клешню другому… пытается снести, мачете отлетает в сторону, и следующий удар брат принимает на второй клинок – когда он успел его вытащить?

Вот толстый монах в коричневой рясе мягко идет по пещере. И два клинка в его руках вращаются так, что сливаются в единое облако. Попавший под них мединец просто осыпается на пол нарубленной горкой щупалец…

Вот еще один монах, высокий и худой, он сцепился с существом, похожим на большого осьминога, и щупальца давят… он рубит их и пилит… Феола хотела бы помочь, но так точечно она работать не умеет. Если что – положит обоих сразу.

Вот Хавьер…

Хавьер как раз сцепился с Рамоном.

Тому повезло – в момент выстрела он находился дальше всего от входа, и в него не попали. И еще пара минут у него была, чтобы прийти в себя, чтобы применить магию. Но стоило ему начать кастовать «великую сухость», как он попался на глаза Хавьеру.

Заклинание, которое начал Рамон, было не из самых простых. Оно должно было вытянуть из врагов воду – и оставить на полу только иссушенные мумии. Сильное, убойное, от которого нет щита. Только вот и ударить им мгновенно не получится.

Рамона подвело отсутствие боевого опыта. Ему бы что-то попроще, может, не такое убойное, но чтобы кастовалось за секунду-две, а он ударился в более длительное плетение. Но… гнев подстегивал.

Эти твари!

Как они смеют?!

Нет им пощады! Всех, всех насмерть, сразу, мучительно… только вот нужно на заклинание секунд двадцать. В бою – целая жизнь.

Хавьер понял, что противник собирается сделать нечто убойное, и атаковал сам. Простеньким «черным мором». Рамон отразил его одной из водяных стен и продолжил плести заклинание.

Хавьер ударил еще раз, понимая, что время уходит, времени нет…

Теперь уже «синей смертью». Рамон скрипнул зубами, понимая, что отразить заклинание до конца не сможет. Тогда ему придется оборвать свое, а ему не хочется, нет…

Выдержит?

Должен!

Некромантия все же это не боевая магия. Это проклятия, но действуют они не сразу. Не сию же секунду.

Да, ему будет очень больно. Но если он сейчас выдержит, потом выпустит свое заклинание, убьет врагов – и сможет снять проклятие. И Рамон бросил вперед еще одну водяную стену.

Пройдя через нее, проклятие потеряло примерно половину своей силы, но и того хватило.

Синяя смерть.

Очень неприятная, надо сказать. Названа она потому, что лопаются все кровяные жилы в теле человека, кровь выливается, в том числе и под кожу, получается не человек, а громадный синяк. Только вот это не в одну секунду происходит.

Рамон закричал от боли, но заклинание было почти готово. И сейчас он…

Феола зажмурилась. Она не могла, не хотела этого видеть. И потому не успела ничего предпринять. Даже схватить подругу… хотя толку бы с той хватки? Это как акулу за плавник пытаться ухватить и остановить – бесполезно.

Не выдержала Дарея.

Она могла себе сколько угодно говорить про подлость, про предательство, но… она любила этого мужчину. И когда он упал и начал корчиться, кинулась между ним и Хавьером.

Не надо!

Пожалуйста, не добивай его!!!

Только вот сказать она этого не успела.

Плетение «великой сухости» сорвалось с пальцев Рамона – и ударило прямо в девушку. Прямо в центр груди.

И – снова.

Не боевое это плетение. Оно не охватывает сразу всю площадь, оно идет конусом от человека. Сначала узкое, а потом расширяется и расширяется. Рамон этого не учел, а Дарея перехватила плетение в самом начале.

И – закричала.

Ссыхалась чешуя, съеживались щупальца… она стремительно теряла воду – основу своей жизни. И было видно, это не остановишь, не замедлишь, не исправишь…

Тут уж и Феола кинулась в драку.

Удар топориком об пол потряс пещеру.

– Волей мира – да избудется!

Из навершия ударил конус яркого солнечного света. Он освещал пещеру, жег, словно огнем, мединцев. Правда, монахам не вредил, но это и понятно.

Феола направляла заклинание на тех, кто был изуродован, искажен, фактически – она не убивала, она очищала. А что больно, что невыразимо больно – кому легко чиститься от скверны? Демоническая кровь – самая суть мединцев – выжигалась и плавилась под этим светом. Сейчас она уже не боялась задеть Дари. Уже не за кого бояться.

Монахи мешкать не стали, схватка закипела с новой силой, но Феола ни о чем не думала. Она шла к подруге.

Не думал ни о чем и Хавьер. Просто бросился вперед, ударил – уже без магии, просто обсидиановым ножом, к которому привык.

Лезвие вошло в хитиновый панцирь.

Дико завизжал Рамон, отмахиваясь клешнями, и тут уже плохо пришлось Хавьеру. Кровавая борозда пролегла поперек груди, едва успел отшатнуться, а то бы надвое распахало…

И отпрыгнул.

Дальше можно было не дергаться. Рамону уже досталось от «синей смерти», а клинок довершит дело. Некромантские клинки – они вообще особенные. Особенно старинные, согретые теплом рук не одного поколения некромантов, когда приняли в себя не одну душу…

Вот и этот клинок был таким же непростым. И пил, жадно пил чужую жизнь и силу, только что не облизывался.

Если жертва его не