– Думаю, конная статуя смотрелась бы неплохо. Но мы, увы, ограничены временем и бюджетом. Думаю, обойдемся фигурой в полный рост. Сколько времени вам понадобится на работу?

– Я думаю, если поторопится, то первые эскизы я бы мог предоставить уже через месяц.

Голомедов посмотрел на скульптора взглядом утомленного человека и вновь произнес:

– Василий… Займись!

Раздайбедин лениво поднялся со своего стула, взял скульптора под локоть и увлек за собой в уголок. Кирилл проводил их взглядом, а потом резко повернул голову и уперся глазами прямо в переносицу мецената.

– Теперь не менее важный вопрос. Сумма! – по-деловому сухо бросил он.

Меценат напрягся.

– Я… Я готов поучаствовать… – тихо произнес он.

– Здесь нужно не участие, а самая активная работа! – Кирилл был непреклонен. – Памятник должен быть открыт через месяц – в годовщину Бородинского сражения. Сроки непривычно маленькие, но реальные, если острые углы сгладить круглыми суммами. Кроме того, потребуется обустройство прилегающей территории. Тротуарная плитка, аллея Славы, несколько садовых скамеек и фонарей.

– Дык тут один проект будут полгода рисовать, ядрен-батон! – включился в разговор Харитон Ильич. – Тут ведь как. Сначала нужно провести конкурс – посмотреть, кто что предложит. Потом торги. Потом, значит, внести корректировку в бюджет, чтобы деньги выделить. Пока они через казначейство пройдут – еще, считай месяц. Потом…

– Харитон Ильич! – строго прервал Кирилл. – Я знаю, что даже установка обычной лавки у подъезда требует эскиза, который многократно утверждается в различных архитектурных конторах, и составления проектно-сметной документации. А потому копеечная лавка по времени отнимает от года до полутора, а по финансам – несколько сотен тысяч только на проектирование и утверждение.

Я с уважением отношусь к вашим героическим трудам по распределению городского бюджета среди нужных подрядчиков. Тем не менее, на этот раз давайте попробуем обойтись без излишеств. Спешка важна при охоте не только на блох, но и на избирателей. Эскиз я нарисую вам прямо сейчас, бесплатно. А смету мы утвердим пост-фактум – по окончании работ. Контроль над качеством их выполнения беру на себя. Даю слово джентльмена, в этом случае смета будет меньше в три раза, а работы окончатся ровно к сроку.

Тем временем в углу Василий шепотом вел переговоры со скульптором Сквочковским. Он уже называл ваятеля «милым другом» и панибратски похлопывал по плечу.

– Вы поймите, милый друг: генерала этого никто в глаза не видел. Портретного сходства не требуется. Свободный полет фантазии!

– Но мне нужно передать характер, величественный дух! – вяло отбивался скульптор.

– Давайте посмотрим на вопрос с другой стороны. Гонорар-то будет один и тот же! Или вы месяц будете рисовать эскизы, потом – лепить полгода, потом ждать, пока памятник отольют. Или мы с вами за неделю сварганим мужика с саблей, откатаем его хоть в бронзе, хоть в чугуне, а остальной год можно будет потратить на дальнейшие творческие поиски.

– Но ведь это будет… халтура? – испуганно понизив голос на последнем слове, пискнул Сквочковский.

– Нет. Это будет вдохновение. Настроение, застывшее в металле. Мгновенный слепок. Такое под силу только настоящим мастерам. А впрочем, если кое-кому великое не по плечу, то я…

– Что значит «не по плечу»?! – Андриан Сквочковский обиженно оттопырил нижнюю губу, и скосил глаз на свое по-дамски округлое плечо.

– Вот и я говорю! – Василий весело хлопнул скульптора по коленке. – Давайте-ка я при случае забегу к вам в мастерскую.

– Зачем это? – ревниво нахмурился скульптор.

– Контракт оформим, а заодно потолкуем про монументальное творчество! – хитро подмигнул Василий.

За столом Голомёдов и Зозуля с двух сторон наседали на мецената. Пилюгин продолжал с увлечением рисовать, марая уже третий лист. Отец Геннадий, чувствуя себя ненужным, обиженно сопел и пытался привлечь хоть чье-то внимание. Но преуспел он лишь в отношении гражданки Тушко, которая уже несколько раз поправила прическу и теперь метала в сторону батюшки кокетливые взоры.

В это время дверь приемной виновато скрипнула и приоткрылась ровно на столько, чтобы впустить нового посетителя. Зинаида Леонидовна всплеснула руками и кинулась ему на встречу. Она радостно закудахтала, ухватила вошедшего за руку, и, увлекая в комнату, на ходу отрекомендовала:

– А это, товарищи, Шашкин. Асан Асаныч. Наше, та-скать, дарование.

Дарование втянуло вислый животик, по-военному щелкнуло каблуками стоптанных сандалий и отрапортовало уверенным баритоном:

– Шашкин. Поэт.

После чего проследовало к столу, пытаясь чеканить шаг, но при этом приволакивая правую ногу.

– Вы присаживайтесь, уважаемый…эээ Асан… – гостеприимно предложил Голомёдов, смерив, впрочем, дарование недоверчивым взглядом.

– Александр Александрович! Шашкин! Полковник в отставке! Поэт! Честь имею! – Рявкнуло дарование, видимо, обидевшись на недоверчивый взгляд. Затем оно уселось на стул в позе, загадочным образом совместившей в себе известную творческую небрежность и армейскую готовность немедленно вытянуться во фрунт при первой необходимости. Его лицо, обращенное к Голомёдову, приняло выражение: «Мы тут вам не это!»

– Нуте-с… Чем могу?! – разрушил поэт Шашкин повисшую паузу.

– Понимаете, Асан Асаныч, – страстно и убедительно зарокотала гражданка Тушко. – У нас тут дело такое. Ну, та-скать, первейшей политической важности. У нас тут памятник намечается. Генералу и герою. Это он, та-скать, против Наполеона, и всех этих наполеоновских фрицев воевал.

Голомёдов не успел еще удивиться, как дарование коротко и деловито сказало:

– Понимаю. Сделаем.

– Вы уж, Асан Асаныч, сделайте! – умоляюще продолжала Зинаида Леонидовна. – Чтоб, та-скать, не хуже вышло, чем вы для этого вот стихотворца из нерусских сочиняли. Как его, бишь? Совсем из головы вылетело – работа, вы знаете, ну такая нервная! (при этом она бросила уничтожающий взгляд на Голомёдова, видимо, целиком и полностью возлагая на него ответственность за провалы в памяти и невосполнимую потерю нервов) Фамилия у него такая неприличная… Ма… Ман? Манда-штамп, во!

– Мандельштам! – авторитетно поправил меценат Брыков.

– Он самый. – Кивнула гражданка Тушко. – Вот вы читали на открытии памятника Мандаштампу. Оду. Глаголом, так сказать, жгли. Вы уж зажгите и нам!

– Оду… – Шашкин посмаковал это слово на вкус и согласительно кивнул: – Вас понял. Сделаем.

Ода поэта Шашкина, к сожалению, не сыграет в этом повествовании центральной роли. Но сама по себе – как отдельно взятое литературное произведение – она заслуживает особого внимания. Быть может, даже бо́льшего, чем вся описываемая на этих страницах история. А потому мы позволим себе вкратце рассказать о поэте Шашкине и его Оде.