Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Они, эти гимны, задевали за сердце Чандру, он трепетал от страха, когда слышал про муки грешников, попавших в Преисподнюю, и, наоборот, на душе у него светлело, когда слуха касались слова, воспевающие подвиги благочестивого Индры. Он, выпив божественную сому, начал быстро расти и, в конце концов, оторвал небо от земли. И уж совсем делалось легко и освобожденно, когда Чандра слышал о Вишну. Хитрому и находчивому Вишну потребовалось лишь три шага, чтобы достичь края земли… В душе у Чандры все перемешалось: там и радость, и страх перед потусторонними силами, которые не всегда справедливы к маленькому человеку. В этом смешении не было ничего особенного для Чандры, в нем все рядом, в душе: от легкого трепетания перед сильными мира сего до, хотя и мысленного, неприятия самого могущественного на земле, от радости до горького разочарования. Он не умел найти грань между ними, так легко они подменивались.
Чандра был независимым человеком, и в любое время мог уйти из дворца. Это право дал ему царь Суддходана еще в те дни, когда тот был молод и темноволос. Тогда шла война с северными племенами, и не сказать, чтоб удачно она складывалась для сакиев. Как-то молодой возничий попал в окружение врагов и смерть казалась неминуемой, чужие кони всхрапывали у самого лица, а над головой посверкивали тяжелые мечи. Все бы ничего, если бы Чандра был один. Отчего бы ему бояться перемены собственной формы? Но вот что неприятно — у него в возке находился царь сакиев, а воины полегли, и некому стало поднять меч в защиту вождя. Чандра и проникся особенным, прежде неведомым ему чувством, высшей, перед народом ответственностью, он быстро сообразил, что делать, и прежде чем вражьи руки попытались преградить дорогу, крикнул что-то яростное, теперь и не помнит, что именно, и кони, впряженные в колесницу, сорвались с места и понесли… Спустя время принималось как чудо, что колесница не разбилась на тяжелом бездорожье, не задела вековечных дерев и благополучно оторвалась от преследующих ее всадников на легконогих конях. То и было чудо. И сам Чандра не мог бы сказать, как все происходило. Впрочем, кое-что он помнил, например, как умело руки управляли лошадьми, а глаза стали острыми и все примечающими в непрестанном мельтешении.
После этого Суддходана и сказал Чандре, что тот свободен. Впрочем, если он хочет остаться во дворце, пусть остается, но уже ни от кого не зависящим человеком. Чандра, отойдя от лошадей, с утра до ночи занимался чаще тем, что не интересовало его совершенно. Казалось, что время течет, как бы не задевая его, отталкивая в сторону никому уже не нужного, даже людям из дворцовой обслуги.
Чандра заскучал, но не сразу сдался, решил побродить по земле, посмотреть, везде ли люди живут в беспокойстве за собственную карму, которая без добрых дел словно бы застывает и становится неспособной вывести человека из опротивевшего ему жизненного круга?.. Но так и не понял этого, мысли были заняты другим, все-то воображалось, будто он опять управляется с лошадьми, и те довольны им и тянутся к нему…
В конце концов, ему надоело пребывать в дали от дворца царя сакиев, и он вернулся, и тут увидел маленького Сидхартху, и беспокойство в нем сделалось меньше, точно бы ужалось и выглядело ничтожно в сравнении с тем, что открылось в глазах у царевича… «О, Боги, что со мной? — подумал Чандра. — Отчего я словно бы утратил в себе что-то, да так и не найду?.».
Но задать вопрос — совсем не значит ответить на него, однако ж именно с этого вопроса началось освобождение Чандры от неожиданно связавших его пут беспокойства. В конце концов, он сказал себе, что ему не нужна свобода, которая не в радость, и пошел к царю сакиев, и тот принял его и говорил с ним… Чандра опять сделался возницей и был счастлив. Его понимание свободы вполне уживалось с реальной свободой, что определялась его занятием.
Со временем привязанность к Сидхартхе все росла, пока не овладела им окончательно. Царевич сделался для Чандры едва ли не небесным светом, мостком, перекинутым через струистый речной поток и соединяющим его теперешнюю форму с той, что определена ему в другой жизни, вполне соответствующая его карме.
Сидхартха и Чандра недолго пробыли на базаре, пошли обратно. Когда проходили мимо дома с яркими белыми колоннами и большими окнами, разливающими тихий и словно бы погруженный в таинство свет, неожиданно услышали: кто-то за высокой, искусно расписанной дверью читал Гатас. Голос был слабый, женский, и слова едва долетали до припозднившихся путников. Все же нельзя было не проникнуться напевностью, что звучала в стихах, а проникнувшись, не ощутить смутную тревогу. Впрочем, это относилось лишь к Сидхартхе. Чандра же, хотя и почувствовал беспокойство, быстро управился с ним, на сердце осталось только легкое возбуждение, которое тоже скоро утишилось.
Были в стихах слова: нибутта… нирвана, освобождение ли означающие от того, что мучает человека, всесветный ли покой, который, однако же, не есть что-то совершенно лишенное движения, но чуткий и трепетный дух, влекущий к блаженству, что сотворено в мире и обещает сладость пребывания в новой форме, отвлеченной от условностей, угнетающих больше, чем сама жизнь, легкой и едва обозначаемой в извечном пространстве. Сидхартха ловил непривычные для слуха слова и чувствовал, как они, едва коснувшись его, наполнялись дивной силой. Возникало ощущение, что они не уйдут и сделаются на все время принадлежащими ему.
А утром во дворце появились молодые красавицы в окружении многочисленных родственников. Царевич ходил по большому, залитому солнечными потоками залу. Со стен на него смотрели изображения небожителей. Был четко обозначен, к примеру, Бог Неба Дьяус, а возле него, хмурого и распростершего руки над миром, как бы ужатым, съежившимся от страха, Богиня Земли Притхиви, мягкая и добрая, охотно дарующая людям надежду. В глубине, отступая перед любопытствующим взором, возлежали на белых облаках, точно на одеялах, нимфоподобные сансары.
Царевич останавливался возле молодых красавиц и каждую из них наделял подарком. Он пытался улыбнуться и не мог, лицо оставалось равнодушным. Сидхартхе выпала бессонная ночь, и она нелегко далась ему, мысли его крутились вокруг нирваны, надо