Ратуша опустела, стражников не хватает, их капитан лежит с оторванной челюстью. Его посиневший язык весело высунулся и упал на шею.

Мерзкий, заплывший жиром мужчина спотыкается и падает около выхода из ратуши. Двери плотно прикрыты на три замка, спешащая стража пытается выбить их взятыми из ближайших бистро столами.

— Нет, нет! Я ничего не делал, это всё герцог! — женский голос гудит, как набатный колокол, и ревёт, как всполохи огня на горе чумовых трупов, безумный напев, невыносимые стоны. — Умоляю!

Я обхватил щекастую черепушку и запел в унисон. Руки налились синим светом, земля вокруг задрожала, ткани мироздания открылись, потоки первобытной магии превратились в нескончаемый ручей, полноводную реку, наполненную вкусной рыбой.

— Я — месть! — взрыв. Агония.

Куски бывшего казначея разбросались по ратуше. Рваные окровавленные почки, частицы паха, крошево зубов, кишки, висящие на мебели, разлетевшийся мозги, пальцы волосатых ног, кожа с живота… на улице стража считает секунды до своей смерти. Кровь течёт с их ушей, некоторые головы лопнули и с этих тел торчит только позвонок на котором они раньше держались.

Три десятка человек разлетелись по площади, как игрушечные оловянные солдатики. Каждый их них принял разную позу перед смертью, некоторые превратились в каракатиц.

Стоило мне выйти из ратуши, как тут же город начал превращаться в размытое пятно, пока и вовсе не пропал… чтобы появиться передо мной в другом обличии.

Я шёл по ночной улице быстрым шагом и, что странно, чувствовал холод. Чувствовал! В чужом сне, в чужой жизни, может, в выдуманном моим больным разумом мире, я ощущал каждое изменение матери-природы вокруг.

Что, если всё это и вовсе — сон во сне? Ненормальная теория, но другой нет. Вдруг я нахожусь при смерти в больнице, и мимо моего воспалённого сознания проносятся чёткие, как линии подточенного карандаша, видения.

С осознанием своего незавидного положения, с пониманием невозможности что-либо изменить, я ухватился за ручку особняка и с треском выдернул её вместе с частью двери, измяв в ладони до неузнаваемости. Своим вскрытием замков я наверняка перебудил весь дом.

— Что вы себя позволяете! — вскрикнул консьерж, спавший у входа, и поднял на меня морщинистую руку.

Пинок, мужчина врезается в шкаф, ломая полки спиной. Сложенные в стопку вещи повалились на его опавшую из-за сломанной шеи голову.

В доме было темно, все его обитатели ещё недавно спали, может, и сейчас спят, если по обычаю приняли снотворного или горячительного.

Я зажёг свечу около входа с помощью рук и, взяв подсвечник, медленно пошёл вперёд по королевских размеров лестнице. Она была столь широкой, что по ней в ряд могли пройти семеро кавалеристов, не задев друг друга гордо расправленными плечами.

Пение… оно вновь решило появиться в сонном доме на сырой от дождя и мокрого снега улице. Бешено играли скрипки, буйно ревели барабаны, женский вокал стонал до потери сознания, синие огоньки скапливались на подъёме к третьему этажу в разъярённые кучки. Как только я подымался на одну из ступеней, тени моментально окутывали всё, что пряталось сзади меня, словно съедая пространство. Невидимый музыкант фанатично бил по клавишам пианино, флейты азартно пробовали новые мелодии. Разгневанная музыка наполнила в дом, а в центре — привычное пение. Я слышал его довольно давно, только раньше оно было более симпатичным.

Наконец, я поднялся в богатые покои третьего этажа. В коридоре меня ждала охрана поместья, которую я с лёгкостью обезвредил парой смешных тычков. Помниться, у одного несчастного человека я вырвал сердце и, пока не дошёл до нужной комнаты, продолжал держать его в руке. Липкое, умолкнувшее, оно тянуло помять его в женской маленькой ладошке.

Двери в спальню отворились. Глава совета стоял передо мной в одной пижаме и колпаке, держа затупленный меч, ранее служивший украшением декора.

— Я тебя не боюсь! — я в один шаг оказался около советника и вырвал меч с его влажных от холодного пота пальцев. Клинок полетел в зеркало. Столько трещин. Я старался не смотреть на то, что делаю, а глядеть в это потрескавшееся зеркало.

Взрыв.

Остатки черепушки опали на постель, испугав жену советника до обморока. Оттирая лицо от мозговой жидкости, я вышел в коридор…

Глава 10

Несуществующие солнечные лучи игриво освящали моё сморщенное лицо. Если бы я только приехал в Ан-Рок, будучи наивным туристом, то наверняка бы решил, что здесь полным ходом цветёт молодая весна, до того в комнате царила её светлая и нежная атмосфера. Весёлые пылинки целыми скоплениями плавали по комнате, исследуя новое место жительства. Судя по радостным, подымающимся вверх столбикам, оно им очень даже нравилось… Умею я врать, этого не отнимешь.

Шея несказанно болела. Видно, меня кто-то душил… я самый счастливый самоубийца на свете, впору петь от радости и танцевать до упаду. Всё же не зря я ходил в церковь… пускай и раз в год.

Запомните, детективы с суицидальными наклонностями: убийство — грех. Как только галстук обматывается вокруг горла, то сразу понимаешь, как ошибался в расценивании ситуации. Всегда есть выход: по крайней мере, в любой момент можно сбежать в другую страну, притвориться торговцем пряностями, и начать путешествовать по миру с весёлой спутницей, поедая с ней яблоки в меду.

— Идиот, Джеймс… проснись. Немедленно вставай. — мозг не слушал команд. Похмелье опередило меня и заняло главенствующее положение в теле, сразу выкинув с него одного царька, прямо в рабочий класс, к тем, кто привык занимать подконтрольное положение.

Господин похмелье нагло и бесчестно приказал мне броситься к окну, добавив, чтобы я позеленел головой и имитировал последнюю стадию отравления. Я с точностью исполнил его волю, а потом немного добавил от себя: свалился у стены и начал с силой надавливать на виски пальцами, рискуя расколоть мой пустой грецкий орех и умереть смертью храбрых и недалёких.

— Почему я не могу просто расследовать маленькие дела об изменах, ловить добрых контрабандистов с сборником анекдотов, исследовать пропажу бордельной выручки, в конце концов… может, мне следует наконец встать? — вопрос логичный, потому как всё это время я продолжал лежать, вяло раскинув руки. — Жизнь намекает, что не хочет отпускать меня, как бы я не стремился умирать… зачем я болтаю сам с собой.

Опираясь лишь на святой дух, я встал, чуть не задев подругу мой бурной ночи. Я про табуретку.

— Рыжая беглянка, почему я не перерезал тебе сухожилия… потому что это противозаконно, что за глупые вопросы.

Сил повесить люстру попросту не было. Честно говоря, и не до того было, я медленно умирал. Когда