Спина у меня болела, глаза щипало. Рука окоченела. Мне хотелось писать!!! Сейчас я говорю вам о том, как лежала на животе на краю того луга, я говорю вам о той охоте. Ух! Ладно. Серна или косуля не будет вечно стоять на лугу с двумя маленькими детенышами. Они уйдут. Было раннее, раннее утро. Наступит день. А когда наступит день, я пописаю! Скорее, скорее, скорее! Я буду писать долго, шшш! Днем в лесу мне позволено писать столько, сколько душа пожелает. Тогда животные, те, что для отстрела, настоящие, прячутся. Птиц можно убивать весь день. Когда птицы слышат, что ты писаешь, они разлетаются, но потом возвращаются. Воздух был насыщен птичьим щебетом. Он тихо дышал рядом, я не слышала, но чувствовала это, мать щипала траву, детки играли. Тем не менее она время от времени поднимала от травы изящную голову, нюхала воздух, убеждалась, что опасности нет, и снова опускала голову в траву. Мы ждали. Отца-оленя? Самца серны? Кабана? Слона?!!! Как же мне хотелось писать! Страшно!! Непереносимо!!! Все мое тело кричало: писать, писать, больше не могу, писааать! Итак, господа, мне жутко хотелось писать. Да, все-таки и из рассказа о неудержимом желании пописать не получается плавного перехода к тому, о чем я хотела вам рассказать. А я хотела вам рассказать о том, как я себя чувствовала после того, как порвала с любовником. Чувствовала я себя странно. Я смотрела на дочь, на коллег, на мужа и не видела их. Один раз он мне сказал: ты меня не слушаешь. Мы сидели на кухне, за столом, была первая половина дня, в окнах соседнего дома маячили женские головы, они там торчат постоянно. Он встал из-за стола, подошел ко мне и дернул меня за волосы, так, что выдернул клок волос. Из глаз у меня брызнули слезы, от боли, не от страха или жалости к себе. Опра Уинфри сказала, что лысеющие женщины выглядят старее. Если он вырвет у меня еще пару клоков, он превратит меня в старуху, мне не нужно будет больше жить, я быстро сдохну, я улыбнулась и встала из-за стола. Женские головы по-прежнему пялились на меня, а может, мне это казалось? Чего ты смеешься, шлюха? А я смеялась, и смеялась, и смеялась. Я танцевала прямо здесь, на кухне. Рвала на себе волосы, бросала на пол светлые клочья, смеялась, глядя на те женские головы, которые, возможно, на меня смотрели, и я была счастлива, что моя старость и смерть уже близко. Ты ненормальная, сказал он и вышел. Я надеялась, именно надеялась, что он схватит меня за волосы, что он начнет бить моей головой об стену, пока она не расколется, как тыква. Может быть, и он был сыт по горло нашей жизнью? Ему нужна другая жена, лучше, чем я, такая, которая не будет его провоцировать, нормальная. Я расскажу ему, что у меня был любовник. Вот возьму и расскажу, что у меня был любовник! Да, я так ему и скажу!

Я не сказала. Пока я живая женщина, я не хочу быть дурой. Я разыгрывала из себя верную жену, мы все должны кем-то притворяться, чтобы нам верили. Это слова моей покойной свекрови. Как она умерла? Обыкновенно умерла, рухнула на пол, ее отвезли в больницу, один ее сын, пока она лежала в коме, рванул в Триест и снял все деньги с ее счета, у него была доверенность. Был ли этот сын моим мужем? Нет. Моя свекровь, моя покойная свекровь, прожила около семидесяти лет, потом ее не стало. О ней вспоминали только в День поминовения усопших. Ее муж бил ее и трахал других женщин. Когда я стала женой ее сына, она приподняла свою юбку и показала мне сине-фиолетовое пятно на бедре. Посмотри, сказала она. Она была странной и в каком-то смысле очень симпатичной женщиной. Когда у нее в кармане оказывалось две куны, она заскакивала к соседке, брала у нее в долг пять, а потом в магазине брала что-нибудь за десять и обещала: я вам верну через три дня. И приходила, и возвращала. Она любила многих людей. Она очень привязалась к внучатым племянницам дальней родственницы своей покойной соседки и к дочери какого-то моряка, плававшего под каким-то иностранным флагом, эти люди жили через пять улиц от нее. Их дочь, ее зовут Лидия, должна была венчаться, дело было в субботу. Даже по такому исключительному случаю не принято дарить подарки соседке, какой бы она ни была славной. Тем не менее моя свекровь, покойница, купила пять кило сахара, два кило муки, бутылку кулинарного рома, полкило кофе. Такой был обычай у нее в селе, которое она постоянно вспоминала, хотя в городе прожила уже лет сорок. Покойный свекор вместе с покойной свекровью отправились в тот дом, в пяти улицах от них. Эту историю я знаю от него.

Вошли, там незнакомая женщина, он хотел сказать, незнакомая ему женщина, бросилась ему на шею, это была мать невесты. Он вручил ей пакет, она положила его в угол и сказала: ну что вы, не нужно было, мне даже неловко, это слишком дорогой подарок. Свекор сказал: ничего особенного, зато от всего сердца. Покойная свекровь стояла в стороне. Знаешь, рассказывал он мне, у этой женщины в глазах стояли слезы, она только что не расплакалась, как будто мы пришли на похороны. Проходите, она взяла меня под руку, нет, нет, не туда, там кухня, пожалуйста, в комнату, где подарки. Мне даже не по себе было, сказал свекор, прямо взяла под руку и ведет в комнату. И плачет. Столы заставлены подарками, и дом богатый такой. Стояли коробки с миксерами, телевизорами, пылесосами. К ножке огромного стола были прислонены картины, завернутые в темную бумагу, на столе блестел фарфоровый сервиз — миллион предметов. Мы так специально расставили, чтобы было видно, что это на двадцать четыре персоны, сказала она мне. Я смотрел на эти горы тарелок, тарелочек, всякой другой посуды разного размера, там было даже несколько больших, огромных фарфоровых мисок. Да, сказал я, действительно, очень, очень красиво. Не нужно было, сказала опять эта женщина и сжала мне руку, она смотрела на меня мокрыми глазами, не нужно было, это слишком, ваша жена любит мою дочь, но это слишком, дорогой мой господин… Она сделала паузу… Она бы произнесла мое имя или фамилию, если бы их знала. И тут до меня доперло, еб твою мать, ведь это я заплатил за все, за всю эту дрянь, да еще и за сахар, и ром, и кофе, это же я заплатил, у нас задолженность за свет и квартиру, а я за это заплатил!! Она, он имел в виду мою покойную свекровь, эту историю он мне рассказывал когда мы стояли на высохшей от жары пожелтевшей траве перед домом, где они жили, так вот, она все это время стояла в коридоре. Потом мы вместе прошли на кухню, там сидели какие-то незнакомые люди, и там, на кухне, я решил, как только мы отсюда выйдем, я ее прикончу, прямо на улице! Задушу суку, толкну под грузовик! Никогда в жизни незнакомые люди больше не будут брать меня под руку и благодарить за подарки! Никогда! Моя свекровь, покойница, была неглупой женщиной. Свекор, покойник, напился с незнакомыми людьми на незнакомой кухне. Когда дарители затянули песню о любви, которая нас соединяет и в которую мы все верим, и которая все равно боль моего сердца, моя покойная свекровь потихоньку ушла домой. Старик вернулся не настолько пьяным, чтобы не разбудить ее, он схватил ее за горло, вытащил из кровати и ногой в тяжелом сапоге врезал ей по бедру, кажется, по правому. Я это бедро видела. С огромным, темно-синим, налитым кровью пятном, темно-красные, лопнувшие капилляры, наверное, целый миллион, страшный целлюлит, какие-то выпирающие сосуды, толстые, как веревки! Вены? Артерии? Ух, а что если когда-нибудь и мои ноги будут так выглядеть, кто тогда захочет меня трахать? Ты только подумай, вот старая сука, да как она позволяет себе распоряжаться чужими деньгами и так врать, так обманывать, она от меня получила по заслугам. Бедный, несчастный мой муж, что у него за мать, я буду хорошей женой, я не буду покупать дорогие сервизы на двадцать четыре персоны незнакомым людям, я и дешевые покупать не буду, я и знакомым людям не буду покупать подарки, он это сумеет оценить по достоинству, он скажет: она совсем не такая, как моя мать, транжира. Старуха, если бы ты не купила этот дорогущий сервиз у жены моряка, который привез его из Китая, где заплатил за него гроши, а тебе его втюхал за огромные деньги, ты бы не получила трепку! Старуха, тебя не любит твой муж, тебя не любит твой сын, у меня с тобой проблем не будет. Мой муж не будет тратить время на телефонные разговоры с дорогой мамочкой. Это меня успокаивало.