по голове, посылая самые страшные проклятия с чёрной, непотребной бранью, оскорбляющей их матерей, жён и детей. В самый разгар всего этого шабаша двое из наиболее озверевших нацистов начали стрелять сначала по коленям связанных пленных, потом один из карателей направил ствол пистолета ниже паха одного из российских парней и дважды выстрелил. Кто-то за кадром, производя дикое лошадиное ржание, объявил, что так они будут кастрировать всех «москалей» и «русских свиней». Кровь стыла в жилах, и было страшно подумать о дальнейшей судьбе несчастных.

Бешеные, одурманенные наркотиками и алкоголем нацисты заставляли лежащих и искалеченных военнопленных

исполнять гимн Украины с самыми гнусными и унижающими саму украинскую нацию словами. Боже мой! Как можно так опуститься до состояния тупого быдла-стада целой нации, имевшей некогда славные традиции побед над оккупантами в нескольких веках, чтобы теперь жалостно ныть о том, что страна ещё не сдохла, целовать флаг, заимствованный у международной организации даунов, и носить на кокардах герб с изображением трезубой вилки?

Они требовали назвать офицеров, но никто не сдавал своих командиров. Вакханалия на записи длилась не менее часа, и тем, кто смотрел это с горечью в горле и наворачивающимися слезами, казалось, что прошла вечность.

Такую жуть нормальный человек не может воспринимать спокойно, и кто-то из командования в штабе хотел было запретить просмотр, но всё же было принято обратное решение, и материал продолжали прокручивать вновь и вновь, наливаясь беспредельной ненавистью с кровью в глазах к выродкам шакальих стай с крысиными оскалами, бесновавшимся на экране. Этих в плен брать было нельзя! Никогда и ни при каких обстоятельствах! Убивать! Только убивать! Как бешеных шакалов! Как самую грязную и гнусную сатанинскую замуту во Вселенной! И все понимали, почему Ксенофонтов так и не прислал в тыл ни одного пленного.

Можно судить-рядить о том, что профессия военного должна опираться на непоколебимый кодекс чести. Иначе те, кто следует за барабанами, будут всего лишь кучкой наёмных убийц. С этим сложно поспорить, но честное отношение применимо лишь тогда, когда перед тобой равный тебе воин с оружием в руках. Кровавый и беспощадный палач, сердце которого давно обросло мхом, а обездушенная пустота в груди бурлит сатанинским пламенем человеконенавистничества, заслуживает только одного – немедленного истребления на месте без суда и следствия, уничтожения до состояния растёртого сапогом пепла. Так думал каждый солдат, увидевший страшные кадры пыток, последних мгновений жизни и мучительной смерти своих товарищей.

* * *

Один из сожжённых танков в Ольховке был на совести Рейнера Костромы, который смог вовремя взять на прицел своего ручного огнемёта «Рысь» украинский танк, пытавшийся задом сманеврировать в укрытие. Второй сгорел от выстрела уже нашего танка. Бронетранспортёр заполыхал благодаря прицельному выстрелу Арсения из РПГ-7. Пехоту добивали снайперы и автоматчики, которым пришлось пойти на ближний стрелковый бой с противником.

Александр Хотин, оказавшись на линии огня, заскочил в ближайшие ворота и успел заметить, что в гараж забежал украинский солдат. Не теряя времени, Саша проследовал туда же и сразу столкнулся лицом к лицу с бойцом с жёлтой повязкой выше локтя. Они стояли, наведя друг на друга оружие. Украинец держал автомат со снятым предохранителем на уровне груди. Вытаращенные глаза на мокром грязном лице выражали бесконечный животный ужас. Хотин, прошедший кромешный ад Второй чеченской кампании, был хладнокровен и потому просто покачал головой: «Не надо парень, поживи ещё». Старый солдат не хотел убивать совсем мальчишку, хотя винтовка была наготове. Мгновение – и жгучая боль пронзила левую руку, и, прежде чем отскочить за угол, Сашка нажал на курок. Короткой очередью отбило несколько осколков бетонного пола, и Хотин услышал падение тела. В предсмертных конвульсиях солдат лежал на спине, с широко открытыми глазами. Изо рта выкашливалась бурая кровь.

– Больно? Дурак ты, парень. Мог бы жить. Ладно, не мучайся, – сказал снайпер, поднял глаза к небу, глубоко вдохнул и выстрелил умирающему в лоб.

Затем сорвал жетон убитого, вынул из кармана военный билет и обнаружил там фотографию женщины лет сорока. «От мамы сыночку на память», – было написано на русском языке позади карточки. Парню было всего восемнадцать…

Через полчаса боя группа из остатков карателей «Кракена» засела в здании и в подвале поселкового магазина. Было предложено сдаться, но в ответ послышались площадная брань и проклятия на украинской мове. Когда Ксенофонтову принесли злосчастный смартфон и он увидел запись, он вызвал оба экипажа на связь и приказал превратить последнее укрытие боевиков в братскую могилу. После двух выстрелов из танков уже Рейнер подбежал со своим верным «Санчо Пансой» – рядовым Окороковым, и вместе они выдали два выстрела из «Шмелей» по образовавшимся проходам в подвальное помещение. Сладковатоприторный запах горючей смеси, палёного пороха и сгоревшего человеческого мяса не заставил себя долго ждать. Кто с мечом к нам пришёл, тот от огня и погибнет. Как-то так, наверное, говорят огнемётчики…

* * *

Через пару дней после отбытия группы старшего прапорщика Гавриленко в Шестаково на элеватор пришла целая рота пятого «шахтёрского» батальона. Так началась ротация личного состава, и все, кто ещё вчера строил укрепления, не только нёс охрану, но ещё и проводил разведку боем в ближайших окрестностях, по мнению командования, оказались больше не нужны. Теперь армия нуждалась в них на новых, необжитых и опасных, направлениях. К слову сказать, опять кому-то на войне повезло. На этот раз это вновь оказались шахтёры пятого батальона, которые не пошли вперёд, оставшись на уже обустроенных квартирах, подальше от стрельбы.

Старый, слаженный состав вывезли в расположение штаба, где и построили перед припаркованным десятком «патриотов» и «хантеров». Штабные были в отглаженной форме, начищенных берцах, пострижены и чисто выбриты.

– Глянь, мужики, а командиры-то прямо расцвели, пока мы там в окопах мёрзли и гнили. Машинами новенькими обзавелись, – прокомментировал кто-то с ехидством происходящее вокруг.

К Чалому подошёл замначштаба батальона, пожилой подполковник, мобилизованный, по всей видимости, прямо с кафедры во время лекции, скажем, на тему «Роль окружающей среды в формировании личности индивидуума в условиях постиндустриального социума и технологического вакуума». Он приготовился оголить руку для рукопожатия, но, увидев въевшуюся под ногти почву и чёрные от копоти руки сержанта, передумал это делать и протянул к открытой ладони Чалого свою, не снимая перчаток.

«Вот нами уже и брезгуют», – грустно подумал сержант и, чётко приставив ладонь к виску, развернулся кругом и зашагал прочь, строить оставшийся от караула отряд.

Перед строем появился Близнец.

– Равняйсь! Смирно! Товарищ подполковник, караул выполнил поставленную задачу. Пост сдан. Прошу предоставить двухдневный отдых личному составу и организовать помывку в бане, –