— Что значит «отправить к Дарне»? — спросил я. — Вы собираетесь послать меня к Дарне?

— Только ни слова о книге! — он резко обернулся. — Не смей даже упоминать о ней. Бывает, клиенты услышат само слово «книга», хотя ничего другого не помнят, и знаешь, в какие неприятности можно влипнуть? Самые истеричные требуют свои книги назад или просят переплести их заново, или..., впрочем, что я тебе рассказываю, Середит ведь тебя ничему не научила, будь она проклята... — Он вздохнул. — Когда увидишь его, веди себя так, будто его имя ничего для тебя не значит. Ясно?

Я вспомнил черно-белое лицо со впалыми щеками и блеск темных глаз, пронзительный, ястребиный.

— В чем дело? — Де Хэвиленд прищурился, у меня же промелькнула смутная мысль, что я, должно быть, здорово изменился в лице, раз он заметил это даже в подпитии. — Что с тобой? Соберись.

— Я не могу пойти в дом к Люциану Дарне.

— Не говори ерунду. Его же переплетала Середит, а не ты, верно? В любом случае, вы с ним даже не увидитесь. Тебе нужен Дарне-старший. Держись с ним со всем почтением,

и все обойдется... С почтением^ как же^ — буркнул он себе под нос. — С такой-то миной. Ох; Бог нам в помощь.

Я ничего не ответил. Вернулось гложущее отчаяние из моего сна^ ощущение^ будто я упускаю что-то важное^ и теперь оно было сильнее прежнего. Что же мой сон пытался мне сказать? Что я искал? Люциан Дарне хотел повернуться и сказать мне...

Де Хэвиленд зевнул^ нащупал ключи и запер потайную дверь.

— Ключ у вас^ — заметил я. — Середит никогда его не снимала. Откуда вы...

— Середит сама мне его дала^ — он повернулся и смерил меня взглядом. Его лицо было холодным и бесстрастным; если бы не налитые кровью глаза^ я бы в жизни не решил^ что он пьян. — Книги переплетчика — священный фонд. Как ее коллега и доверенное лицо...

— Но вы же сказали^ что книги отправятся к Дарне. Он наклонил голову словно готов был простить мне одну ошибку, но не больше.

— Не суй свой нос в дела^ в которых ничего не смыслишь. — Очень даже смыслю^ — возразил я. — Я слышал; как Середит сказала^ что не хочет отдавать вам книги! Она не давала вам КЛЮ Ч; вы наверняка его...

— Не смей обвинять меня, юнец! — Он поднял руку направив указательный палец вверх; я ясно ощутил угрозу. — То; что ты сегодня увидел, тебя не касается. Забудь об этом. Проболтаешься кому-нибудь — пожалеешь. На этом разговор закончен.

Но слова вырвались у меня помимо моей воли: — Вы сняли ключ с ее тела. Вы знали, что это единственный способ его заполучить, и смотрели, как она умирает.

a потом сняли ключ, потому что вас интересуют только книги. С какой стати ей отдавать его вам? Она бы отдала ключ мне.

Воцарилась каменная тишина. Я уже жалел о сказанном: если бы я мог взять свои слова обратно, то так и сделал бы. Наконец де Хэвиленд очень тихо произнес:

— Знаешь, что, мальчик, после твоего возвращения от Дарне я тобой займусь. Мне не нравится твой настрой. Придется сбить с тебя спесь.

Груда книг за моей спиной рухнула с громким стуком. Потом все снова затихло.

— Иди спать, — проговорил он. — Притворимся, что тебя здесь не было. Ступай.

Я повернулся и стал подниматься по лестнице. Меня трясло, и он это видел.

— Что же до твоего... предположения, — бросил он мне вслед так внезапно, что я чуть не поскользнулся, — Середит не доверила тебе ключ, потому что книги в хранилище тебя не касаются. Тайны Середит — не твои тайны. Уясни это или сойдешь с ума.

Но я вспомнил уверенность, которую ощутил, находясь внизу, и понял, что он ошибается. В хранилище было что-то, что касалось меня напрямую, — что-то мое, принадлежащее лишь мне, как мои кости. Я понял, что искал, но было уже поздно. Мне нужна была книга Люциана Дарне. В ней крылась тайна, зарытая где-то в самой глубине моего существа, глубже, чем сердце.

— И Середит доверяла мне, — проговорил он, — хотя со стороны могло показаться, что это не так. Она доверяла мне, потому что я ее сын. И если ты возомнил, что она тебя люби-

ла, даже думать об этом забудь. Ее сердце было холодным, как лед, а если тебе кажется, что она считала тебя кем-то большим, чем рабом, ты просто дурак.

IX

Гробовщик и врач приехали следующим утром на рассвете. Густой туман повис над болотами; холодная сырость пронизывала до костей. Мою голову тоже будто заволокло туманом. Иногда реальность выдергивала меня из оцепенения, но вскоре я снова проваливался в ступор. Картина дня складывалась из отдельных фрагментов. Я помню Фергюсона, стряхивающего капли с пальто на пол в коридоре и произносящего: «Эта дорога ночью — сущий кошмар, нам еще повезло, что лошади не сломали ноги»; его голос звучал слишком громко в нашем доме. Помню человека, больше смахивающего на плотника, чем на гробовщика, и его ледяное рукопожатие; от него пахло перечной мятой. Помню звуки их шагов в коридоре, а позже — другие, шаркающие, неуклюжие шаги людей, согнувшихся под грузом похоронных носилок. Нас вызвали в гостиную засвидетельствовать сертификат о смерти — «обычная формальность», сказал доктор, как будто боялся, что я засмущаюсь ставить свою подпись в такой августейшей компании. Но остальное время я прождал в мастерской у печи, то и дело подкладывая дрова в очаг, словно хотел, чтобы огонь горел вечно. В ушах то гремели, то затихали слова де Хэвиленда, и по коже бегали мурашки. Я почти не сомневался, что Середит по-своему любила меня, но если де Хэвиленд действительно ее сын, он наверняка знал ее лучше, чем я. Ее сердце было холодным, как

лед... У меня закружилась голова: все, что я знал о ней, ускользало, просачивалось сквозь пальцы. Теперь мне хотелось лишь поскорее уехать, но, когда де Хэвиленд окликнул меня из коридора нетерпеливо, будто звал уже несколько часов, мне стоило большого труда заставить себя встать.

Врач приехал на собственной карете, и они с де Хэвилендом сели в нее, а гробовщик — кажется, его звали Оукс — помог мне загрузить коробки и сундуки на крышу. Кучер ждал нас с мрачным равнодушием; его глаза остекленели. Де Хэвиленд приехал с маленьким саквояжем, теперь же карета скрипела под весом багажа. Я узнал сундук и коробку из подвала, но они оказались не единственными: была еще одна коробка, внутри которой что-то тихо позвякивало, и другая, со дна которой капали золотые чернила. Я думал было распаковать ее и отыскать протекший пузырек, но времени на это не осталось; к тому же теперь содержимое коробки принадлежало де Хэвиленду, так что какое мне дело до чернил. Я привязывал коробки и слышал, как де Хэвиленд нетерпеливо ворчит в карете.

Гробовщик поехал первым. Я постоял и посмотрел ему вслед: крытая брезентом повозка тарахтела по дороге, и если не знать, что там, под брезентом, можно было подумать, что это телега крестьянина или ремесленника, везущего на рынок свой товар. Мне подумалось, что я, вероятно, должен был почувствовать что-то, глядя, как тело Середит увозят все дальше от меня, но не чувствовал ничего.