и дело». Я его под стражу, как положено, посадил и после в Якутск отправил. Чего мне бояться⁈ Я чист был перед государем и в делах, и в мыслях.

— Спрошу у Ушакова. Турчинов? Может, Турчанинов? Такая есть фамилия, а вот первой не слышал.

— Может и Турчанинов? Где-то есть в записках.

— Да, чёрт с ним. Найдём — повесим. Дальше рассказывай. Как корабли строили?

— В инструкции Петра было про то неясно сказано. Не точно. На камчатке, а бо в другом месте построить два бота с палубами. Сейчас понимаю, что нужно было строить бот в Охотске, но я решил, что надо это делать на Камчатке, раз Пётр так сперва написал. Решил я переправить грузы в Большерецк, потом подняться с ними по реке и переправиться на восточный берег и уже там начать строительство корабля. А ещё из-за писаря этого проклятого выбрал сей долгий и трудный путь, опасался, что схватят по доносу и не дадут экспедицию закончить, вот и спешил убраться из Охотска. — Беринг вопросительно глянул на Бирона.

— Полно сволочей. Ничего, я тебе Витус Иванович бумагу с собой дам в этот раз, повелевающую именем Анны Иоанновны и Начальника Тайной канцелярии Ушакова Андрея Ивановича вешать на месте каждого, кто крикнет «Слово и дело». Без разбору и опроса даже. Крикнул, и сразу петлю на шею.

— Словом, решил я перебираться подальше от «доброжелателей», а там их полно было. Приходилось ведь им и лошадьми делиться, и припасами, а избытка у самих не было. Решили, что нужно идти к западному берегу, а не к восточному, как хотелось. Лужин, царство ему небесное, говорил, что море у мыса Лопатка на юге Камчатки бурное и судёнышко наше утлое «Фортуна» там потонет. Тридцатого июня под командованием Шпанберга «Фортуна» вышла в море, держа курс к устью реки Большой. К Острогу Большерецкому. А только кораблик отплыл, как прибыл в Охотск отряд Чирикова с припасами. Он попрекать меня начал, мол это на два года увеличит время экспедиции. Нужно было хотя бы на восточный берег сразу плыть. Как теперь определить кто прав?

— В учебниках по Истории государства Российского напишут. Шучу. Что же дальше было Витус Иванович?

— В Большерецком остроге Шпанберг обнаружил шитик и присовокупив его к «Фортуне», уже разгруженной, тронулся назад в Охотск. Карта Камчатки, как говорил уже, у нас была. План задумали такой: подняться по реке Большой до реки Камчатка и плыть по ней, до куда получится, на восток, а после перегрузить припасы на нарты, запряжённые собаками. Не сильно, однако, план-то получилось исполнить. Большая вскоре встала. Лёд. Конец ноября уже был. Собрали по примеру Шпанберга у местных собак и нарты, и, перегрузив на них груз, пошли дальше. Понимал я, что для камчадалов бедствие наша экспедиция, а только нечего было делать. Собаки почти все погибли к концу перехода и опять нарты на себе тащили. Добрались до Тихого океана только в марте 1728 года. Ах, да, при переходе был потерян ещё один якорь. Пришлось склепывать куски якорей, разобрали же, сшивали паруса и канаты. Корабелы стучали топорами без роздыха, питались и то на ходу. Четвёртого апреля заложили корабль, которому дали имя «Гавриил». Всю весну строили. Длинной корабль получился двадцать один метр. Судно было готово к началу июля. Восьмого июля его спустили на воду и стали загружать припасами и готовить к плаванию.

— Три года и три месяца…

— Что, Иван Яковлевич? — Беринг с трудом выпутался из воспоминаний.

— Я говорю, что прошло три года и три месяца, как из Петербурга вышли. Долгонько.

— Да, не скоро дело делается, скоро сказка сказывается.

Глава 14

Событие тридцать шестое

— Мы даем здесь бой, повторяю, бой фашистской идеологии. Американцы подбрасывают нам генетику… эту дохлую собаку… вовсе не для того, чтобы мы от этого процветали. Самим-то им она не нужна. Может ли хозяйство США в условиях постоянного перепроизводства быть заинтересовано в генетике?..

Владимир Дудинцев

— Товарищи учёные, доценты с профессурою, вы совсем охренели? Ещё раз перебьёте и я, как настоящий самодур, как засамодурю, как засамодурю, что мало не покажется. Никому не покажется. Если я сказал, что самоопыляемые, значит — самоопыляемые.

Профессора, которые, наплевав на Бирона, устроили обсуждение его высказывания о томатах или помидорах, не сразу, но успокоились.

— Кто вам сказал? — Не Линней, в смысле Линней, конечно, но не тот ещё, так — пацан молодой. Всего двадцать три года. Не доктор ещё. Нет денег, чтобы съездить в Голландию и защититься. — Чего же на них шмели и пчёлы садятся?

— А налейте на тарелку сладкой водички, туда все насекомые из сада соберутся. И что тарелка опыляется пчёлами или мухами? Всё, товарищи, хорош пререкаться, давайте я дальше вещать буду.

Брехт, раздавая всем посланникам через Остермана команду пригласить в России, в академию, химиков, на авось не стал надеяться. Он же немец, а не русский. Не помнил он поговорок про немецкий «Авось». Потому каждый день ломал себе голову, пытаясь выудить из неё фамилии известных химиков.

Время от времени в голове всплывали разные фамилии, но проверить как без интернета и википедии, годы жизни этого человека? Один единственный раз осенило его правильно, и он — преподаватель физики это знал. Был всплывший в памяти человек не химиком, а физиком и астрономом, и величины был не первой. Не светило. Однако, по зрелым размышлениям Брехт решил его позвать в Российскую академию наук. Да и помочь сделать свой открытие на несколько лет раньше.

Звали учёного Андреас Цельсий. Тот самый, что изобретёт шкалу современного термометра. Кроме того, он что-то там писал про магнитные бури и северное сияние. Брехт точно знал, когда шкала приобретёт тот самый вид, который и войдёт в физику и в жизнь каждого человека. Это был 1745 год. Он это школьникам тысячи раз рассказывал. Вот пусть будет 1730, и пусть это сделает не шведский профессор, а российский.

Пришёл он к Андрею Ивановичу и в лоб того двинул, а, тьфу, спросил:

— Граф, а скажи мне — тёмному, кто у нас посланник в Швеции сейчас?

— Чрезвычайным посланник сейчас у нас там Николай Фёдорович Головин.

— Адмирал Головин? — Флотом же будет командовать в следующую войну со Швецией. Про него Витгенштейну старший Чичагов рассказывал.

— Генерал-адъютант. — Кивнул Андрей Иванович.

Бирон уже в современных званиях разобрался. Это ноне капитан 1-го ранга. Иван Яковлевич уже подготовил прожект о переводе всех званий, чтобы самому не путаться и других не путать к образцу армии СССР периода Перестройки, где не будет уже ни штабс всяких капитанов, ни адъюнкт майоров с секундами и генерал-адъютантов тоже.

— Поменяй, Андрей Иванович. Моряков хороших в стране не осталось почти, а ты последних не по назначению используешь. Да, и пусть он захватит с собой, если сможет, из Уппсальского университета некоего Андреаса Цельсия. Стоп, а если тот родичей привезёт или других профессоров, то премию от Анны Иоанновны получит большую и адмиральское звание от меня.

Уже уходил от Остермана Брехт и тут вспомнил забавный… случай. Казус? Он же об этом даже детям всегда на уроках рассказывал, когда про шкалу Цельсия говорил. Там этот Андреас шкалу предложил именно такую от нуля до ста градусов и взял те самые точки, кипения воды и таяния льда при одной атмосфере, только поставил их, наоборот. Сто градусов — это таяние льда, а ноль — кипения воды. А перевернул эту шкалу и сделал её нормальной и привычной нам его друг — и тоже профессор Уппсальского университета, только в том и казус, что не физик, а биолог — Карл Линней.

— Эврика! — Завопил Иван Яковлевич и стал обнимать сжавшегося от его напора Остермана.

— Андрей Иванович предыдущая команда не отменяется. Головина верни и Цельсия с родичами пригласи. Но сейчас организуй мне прямо сегодня десяток гонцов на десяти лучших конях в Швецию в Уппсалу. Мне нужен, кровь из носа, человек из этого университета — Карл Линней. Любые деньги, чтобы он сюда переехал. Здесь защитит диссертацию и профессором станет. Да, и пусть всех своих учителей привезет. Ох и заживём!

— Правда?

— Даже не представляешь себе, Андрей Иванович. Это, как в лотерею миллион выиграть. Сегодня же гонцов шли.

В конце августа в Москву