— Тем более надо было взять чего-нибудь.

— За мной не пропадет, — пообещала я, но особого восторга на лице старого алкоголика и скандалиста мое обещание не вызвало.

— Мне выйти? — кокетливо прогнусавил лилипут, когда привел своего громадного друга.

Видимо, в шутках и намеках Эдуарда была доля правды, потому что Гоша при этих словах смутился и показал ему кулак размером с голову вундеркинда.

— Мальчики, у меня к вам серьезный разговор. Очень серьезный, — напомнила я. — Я пришла к вам посоветоваться…

И рассказала им все без утайки.

* * *

— Я его с дерьмом съем, — было первой реакцией лилипута по окончании моего рассказа. — Поехали.

— За такие вещи надо… — произнес немногословный Гоша и покачал головой. — Пойду оденусь.

Через несколько минут мы ехали по ночному Тарасову в сторону Четвертой Дачной.

Я надеялась именно на такую реакцию моих цирковых друзей. Они ведут совершенно безалаберный образ жизни, слишком много пьют, но при этом сохранили удивительную порядочность и не прощают подлости. За что я их люблю и уважаю. И поэтому именно к ним поехала за советом и помощью.

Оба моих спутника оделись в строгие темные костюмы, и если бы не глубокая ночь, мы бы представляли собой весьма любопытное зрелище. Эффектная блондинка в компании карлика и великана. Было в этом что-то от свиты Воланда.

Мы несколько минут безуспешно давили на кнопку звонка, прежде чем Хрусталев, в халате и впервые со спутанными волосами, открыл нам дверь. Но бы-ло заметно, что, несмотря на поздний час, он не спал. А судя по едва слышной музыке из квартиры — мы вытащили его из «музея», и одному богу известно, чем он там занимался.

Увидев нашу троицу, он совершенно обалдел и, потеряв дар речи, бормотал что-то невнятное.

— Здравствуй, Шурик, — проверещал Эдуард и, разбежавшись, ударил его головой в живот. Удар, видимо, был отработанный, потому что у Хрусталева подогнулись коленки, и он наверняка бы упал на спину, если бы Гоша не подхватил его своими огромными ручищами и не внес в квартиру.

Все это произошло почти бесшумно и не потревожило мирного сна хрусталевских соседей. Гоша брезгливо швырнул хозяина квартиры на музейную кровать, и Хрусталев с размаху ткнулся лицом в живот своему идолу.

— Не вздумай подымать шум, говнюк, — предупредил его Эдуард и плотно прикрыл за собой дверь.

Гоша взял единственное музейное кресло и, поставив перед дверью, опустил в него свое тяжелое тело, перекрыв тем самым вход и выход. Эдуард, скрестив руки, встал у стены, а я пристроилась на подоконнике — другой мебели для сидения в комнате не было, делить же с Хрусталевыми их супружеское ложе у меня не было никакого желания.

— Что вам от меня нужно? — предчувствуя недоброе, завопил Хрусталев срывающимся голосом.

— Не торопись, сынок, — густым басом ответил ему Эдуард. — Всему свое время.

Лицо Хрусталева блестело, то ли от пота, то ли от крема, но это производило мерзкое впечатление. Особенно в сочетании с выражением лица. На нем были страх и ненависть. Ненависть зверя, загнанного в угол. От былой его самоуверенности не осталось и следа.

— Да пошли вы, — крикнул он и попытался прорваться к двери.

Легким движением руки Гоша вернул его на место, но в результате из губы Хрусталева потекла тоненькая струйка крови, а на глаза навернулись слезы.

— Что я вам сделал? — прерывающимся от подступающего рыдания голосом спросил он.

— Ты, оказывается, сволочь… — задумчиво проговорил Гоша. — А я тебя человеком считал. Мы все знаем.

— Что вы знаете? Я ничего не понимаю.

— Сейчас поймешь, — с ненавистью пообещал Эдуард и двинулся к нему.

— Не надо, Эдуард, с этим мы еще успеем, — остановил его Гоша, и лилипут неожиданно успокоился. — Говори, Таня.

— Хорошо бы выключить эту… — Я показала рукой в сторону кровати, имея в виду фонограмму, потому что говорить под аккомпанемент страстных стонов мне почему-то не хотелось.

— Слышал, что тебе сказали? — снова разозлился Эдуард.

Хрусталев повернул какую-то невидимую ручку на стене, и звук исчез. Оглянувшись на Гошу, он прикрыл обнаженные «прелести» своей куклы, накинув на них съехавшую на пол простыню.

— По некоторым причинам, — начала я, обращаясь к «красавчику» строго, едва сдерживая раздражение и отвращение, — мне не хотелось бы передавать это дело в руки правоохранительных органов, хотя ваши действия подпадают под несколько статей Уголовного кодекса. И вы, безусловно, заслуживаете тюрьмы. Я бы с удовольствием упекла вас туда на несколько лет, но, повторяю, не хочу давать этому делу официальный ход.

— Да кто ты такая…

Хрусталев назвал меня очень грязным словом, и повторять я его не хочу, тем более что он тут же получил за это от Гоши такого тумака, что некоторое время пребывал в нокауте.

Чтобы привести бывшего гимнаста в чувство, Эдуарду пришлось сходить за холодной водой.

После того как он немного очухался, я продолжила свою «душеспасительную» беседу, и парень оказался не дурак. В том смысле, что очень быстро понял: деваться ему некуда, и хочешь не хочешь, нужно навсегда забыть его идею-фикс — привести в исполнение план мести Зеленину. Правда, сначала он немного посопротивлялся для виду и даже попытался прикинуться несправедливо оклеветанным. Но, догадавшись, что я располагаю документальными подтверждениями всех его деяний и знаю все его секреты, быстренько пошел на попятную. А когда я будто невзначай взяла в руки «семейный альбом» и сделала вид, что собираюсь его полистать, вовсе расклеился и разревелся, как пацан.

Я заставила его написать официальное признание во всех совершенных им преступлениях, причем с использованием таких жестких формулировок, как «доведение до самоубийства» и «шантаж». Так что одной этой бумаги было бы достаточно, чтобы засадить его на всю оставшуюся жизнь. А учитывая его внешность и наклонности, судьба его в тюрьме ждала незавидная.

После того как с «официальной частью» было покончено, я попросила своих друзей ненадолго оставить меня наедине с Хрусталевым. Им эта идея явно не понравилась, но спорить со мной они не стали и удалились. Но лишь на том условии, что все это время будут сидеть на кухне и явятся при первом тревожном звуке. А подписанный Хрусталевым документ «на всякий пожарный» забрали с собой.

— Это еще зачем? — скривившись, спросил хозяин квартиры, как только дверь за моими «телохранителями» захлопнулась.

— Если позволишь, несколько вопросов «не для протокола», — пояснила я.

— А если я не захочу отвечать? — с улыбкой спросил он. В отсутствие Гоши к нему вернулась часть его былой наглости.

— Не хочешь — не отвечай. Но может быть, это твоя единственная возможность облегчить душу.