— А откуда… — успел произнести он, прежде чем я повесила трубку.

Наверняка он хотел узнать, откуда в больнице известен номер его телефона. И именно об этом будет думать всю дорогу. Если бы у меня не было других планов, я с удовольствием посмотрела бы на то, с каким видом он произнесет:

— Моя фамилия Хрусталев, меня просили приехать к Зелениной…

Если в это время у Светланы будет находиться кто-нибудь из милиции — тем лучше.

Но у меня были другие планы. Они созрели в моей голове, пока я парилась под звуки «Pink Floyd» перед его подъездом. И с каждой минутой они казались мне все заманчивей.

Я еле дождалась, когда он наконец появился во дворе и быстрым шагом направился к остановке трамвая. Для надежности я «проводила» его до остановки, убедилась, что он вошел в вагон, и только после этого вернулась во двор.

«Дорога до больницы и обратно займет у него не меньше полутора часов, — подсчитывала я, пока доставала из багажника все необходимое. — И у Светланы он пробудет не меньше часа. Значит, в моем распоряжении как минимум два с половиной часа».

Этого времени вполне достаточно, чтобы провести самый тщательный обыск в трехкомнатной квартире. Хрусталев же ютился в однокомнатной «хрущобе», хотя кухня в ней оказалась довольно просторной.

Мне не составило большого труда открыть оба замка входной двери, хотя с одним из них пришлось повозиться. Что ж, не зря же в моем арсенале имелась одна из лучших в стране отмычек, родная сестра которой занимала почетное место в музее криминалистики в Москве. Это поистине выдающееся произведение технической мысли, опередившее свое время минимум на пятьдесят лет. Думаю, пройдет не меньше времени, пока инженеры придумают замок, который нельзя будет открыть с ее помощью.

Тем не менее, оказавшись в тесном хрусталевском коридоре, я вздохнула с облегчением и посмотрела на часы. В запасе оставалось два часа двадцать минут. Сначала показалось, что больше часа мне на обыск не понадобится, но уже через несколько минут поняла, что просчиталась.

Во-первых, меня поразило, что Хрусталев, имея в своем распоряжении целую квартиру, использовал кухню в качестве жилой комнаты. В этом не возникало никаких сомнений. Здесь у него стояло кресло-кровать, вместо кухонного стола — некое подобие письменного и даже платьевой шкаф. Оставалось удивляться, как при таком количестве мебели нашлось место еще и для плиты, правда небольшой, двухконфорочной.

Эта крохотная жилая комната, в определенном смысле не лишенная уюта, была просто-таки стерильной в смысле чистоты. Я не знаю ни одной женщины, у которой стремление к порядку настолько перешло бы в манию, а тут, пожалуй, был тот самый случай.

Вся посуда производила впечатление только что купленной, кастрюли и сковородки блестели, как на рекламной открытке, а плита сохранила первозданную белизну. Но всем этим, безусловно, пользовались.

Я специально заглянула в холодильник. Там стояли такие же стерильные по виду предметы, но наполненные супом, молоком и гречневой кашей. Там же находилась початая бутылка коньяку и коробка шоколадных конфет.

На стенах никаких плакатов и фотографий. Подобный аскетизм в доме артиста, хотя и бывшего, совершенно нетрадиционен. Зато на подоконнике, превращенном в трюмо, стоял целый набор парфюмерии и косметики. И это единственное, что напоминало здесь о прежней профессии хозяина квартиры.

Я повидала на своем веку не одно логово наркоманов и кое-что в этом понимаю. Поэтому хотелось с уверенностью воскликнуть на этой кухне: либо хозяин не наркоман, либо это не его квартира. Но сомневаться в принадлежности жилища Хрусталеву не приходилось, он был здесь прописан. Значит, справедливым является первое утверждение. Тем более что и внешне «красавчик» совершенно не производит впечатление человека, основательно подсевшего на иглу.

Что же в таком случае означали его «наркотусовки» со Светланой? И почему он жил на кухне, имея в своем распоряжении нормальную, пусть и однокомнатную квартиру?

«Надеюсь, на последний вопрос я получу ответ через несколько минут», — подумала я и вышла в коридор, чтобы через мгновенье переступить порог…

Открыв дверь комнаты, я вздрогнула от неожиданности. Первым было впечатление, что я вошла в холодильник. А с кровати на меня в упор смотрела обнаженная девица, едва прикрытая простынкой. Видимо, я слишком много времени провела в моргах, поэтому именно это веселое местечко в тот же миг пришло мне на память.

Только через несколько минут остолбенелого стояния на пороге я начала понимать, что она не живая. Только не в том смысле, что она была мертвая.

Она никогда и не была живой.

Это вообще был не человек.

Тот, кто побывал в музее восковых фигур, легко представит мое замешательство. Потому что восковую куклу при неярком освещении запросто можно спутать с живым человеком. А в комнате были приспущены шторы и царил полумрак.

Это была именно кукла, но изготовленная с таким мастерством, что вполне бы могла экспонироваться в знаменитом заведении мадам Тюссо. И не посрамить его.

Но я еще не сказала самого главного — тело у нее было женское, а голова…

Мне стало совсем не по себе, когда я это сообразила. Голова у нее была хрусталевская.

— Что за нелепая фантазия? — произнесла я громким голосом, словно пытаясь отогнать наваждение.

И в ту же секунду поняла, что это не странный монтаж. У куклы был живой прообраз. Имевший такое тело и именно такое лицо. Потому что это было не лицо Александра Хрусталева, а лицо Александры Хрусталевой. Судя по восковой копии, брат с сестрой действительно почти не отличались друг от друга.

Преодолев почти суеверный страх и приблизившись к кукле вплотную, я разглядела, что она выглядела значительно моложе теперешнего Хрусталева. И в ее лице не было ничего мужского.

Сестра «красавчика» действительно была красавицей, без всякого преувеличения. И то, что в ее братце воспринималось как излишняя смазливость и даже слащавость, в девушке было уместным и очаровательным.

Светлана тоже была красива, но явно уступала первой жене Вениамина.

Оправившись от первого потрясения, я вновь обрела способность ориентироваться в пространстве и огляделась по сторонам.

По стенам висели те самые плакаты и фотографии, отсутствие которых на кухне так удивило меня. И на каждом из них в том или ином виде присутствовала Александра Хрусталева, сестра-двойняшка и бывшая партнерша хозяина квартиры.

Через некоторое время я убедилась, что единственную в квартире комнату он превратил в музей своей сестры, уступив «покойнице» жилую комнату, а сам в качестве жилого помещения удовольствовался кухней. И уже в этом была если не патология, то какая-то ненормальность. А то, в каком виде был выставлен главный экспонат музея, заставляло усомниться, что сюда допускались посторонние.

Я далеко не ханжа, но мне бы не хотелось, чтобы после моей смерти кто-то увековечил меня в подобном «неглиже с отвагой». Макет красавицы Александры запечатлел ее в позе, способной вызвать скорее желание, нежели благоговение к покойной. И вполне мог бы занять достойное место на выставке эротического искусства или украсить собой витрину фешенебельного публичного дома.