Здание отобрали сразу после моего выпуска.

Городская администрация со скрипом выделила лицею несколько классов в одной из общеобразовательных школ. Я была в этом здании – оно тоже большое и блочное, но в нем нет мертвой мощи моей первой школы. Оно унылое, обшарпанное и скучное. Это очень грустная школа. Игорь Валериевич, которого я иногда навещала, жаловался, что лицеистов в ней невзлюбили: между хозяевами и пришлыми постоянно возникали конфликты, лицею как-то даже побили стекла. Так моя школа прожила несколько лет, пока внезапно не случилось событие, которому все поначалу были очень рады: администрация города вдруг отдала лицею почти что всю школу. Как это вышло, я не знаю. Но приобретение здания повлекло за собой прочие перемены, и впоследствии оказалось, что это не лицей поглотил огромную школу, а ровно наоборот – ему пришлось расширяться, и теперь туда принимают не с девятого, а уже с пятого класса. Лучше всего ситуацию описал сам директор, ежегодный доклад которого публикуется на сайте школы: «…наряду с одаренными детьми, демонстрирующими высокие достижения, обучаются дети с нормальными способностями». Чем это отличается от обычной школы – я не знаю, но, поскольку сама я оказалась в лицее почти что чудом и никаких выдающихся способностей ни к физике, ни к математике не имела, не мне судить, хорошо это или плохо.

Я точно знаю только одно: плохо, что ушел Игорь Валериевич.

Теперь он работает в маленьком странном здании с башенкой, которое находится в одном из центральных районов города, но так запрятано за советскую громаду Дома ученых и аллею из голубых елей, что случайный человек ни за что на него не наткнется.

В его распоряжении три комнаты: самая большая – мастерская с огромным окном во всю стену и рабочими столами и две маленькие – комната с оборудованием и кабинет. Это кружок судостроения.

Игорь Валериевич ничуть не изменился за десять лет. Он все такой же «человек с бородкой» и «строгий И.В.», каким я описывала его в своих школьных дневниках. Только теперь я совсем его не боюсь, и он кажется мне скорее сдержанным, а не строгим.

Он водит меня по своим владениям и показывает поделки учеников – дельфинов и черепах из фанеры, причудливые вазы и корзины для фруктов, составленные из сотен деталей, и, конечно, корабли – почти готовые и только начатые. Завершенные модели стоят на шкафах или покоятся под стеклом в кабинете.

– Этот корабль, – Игорь Валериевич указал на одну из моделей за стеклом, – много лет назад собрал мой отец. Он стоял у нас дома, и его нельзя было брать. Отец был основателем кружка, а это, можно сказать, первая модель.

– А что с ним стало?

– Умер.

Он открывает прозрачную дверцу и достает чертеж, озаглавленный «Эсминец «Храбрый». Я думаю о том, что бумаге в его руках уже десятки лет, что чертеж этот был выполнен другим человеком, который был в этой комнате и которого больше нет.

Мы садимся пить чай в кабинете – он очень напоминает ту комнатушку у нас в школе, где Игорь Валериевич хранил странные приборы и всякие удивительные штуковины. Он показывает мне на компьютере какую-то программу, которая позволяет делать проектные чертежи, потом достает вдруг из ящика микросхему, на ней загорается крохотный экран, и мне разрешается нажать кнопку, чтобы появилась цифра «ноль». Он объясняет, что в будущем это станет элементом управления судна. Затем рассказывает про радиоуправляемые самолеты, которые висят над нашими головами, под потолком, и вдруг говорит, что еще собирается делать роботов. Я спрашиваю, не скучает ли он по школе.

– Нет.

– Почему?

– Посмотри, сколько здесь всего. В школе бы этого не было. За последние годы многое изменилось. Стало много бумажной работы и мало свободы. Здесь от меня больше толку. Построить корабль – целое дело. Это месяцы или даже год. Только представь, сколько можно всего объяснить человеку за это время.

– Говорят, многие учителя ушли.

– Той школы, где ты училась, уже давно нет. Школа – это ведь, как ни странно, еще и здание. А здание – это атмосфера.

– Жаль, что так вышло. Жаль школу.

– А мне не жаль, – сказал вдруг Игорь Валериевич. – Ничто не берется из ниоткуда и не исчезает в никуда. Значит, появится другая хорошая школа. И, может быть, даже на месте нашей и вместо нашей. Может быть, она уже хорошая. Откуда мы знаем?

– Но разве не жаль, что та, наша хорошая школа исчезла? Что почему-то ничего здесь нельзя сохранить? Что, все должно разрушиться и появиться снова в каком-то другом уже виде?

– Чтобы что-то сохранить, нужны традиции.

– Значит, жаль, что у нас нет традиций.

– Не знаю. Может, и этого не жаль. Вот смотри…

Он подводит меня к огромному окну мастерской. За ним строится новый микрорайон.

– Когда здесь работал мой отец, этот дом был последним домом в городе. Ничего вокруг не было, и казалось, что ничего не будет. А теперь смотри, сколько всего вокруг.

Мы молчим какое-то время, у дерева за окном опадают листья. Осенний свет красиво ложится на исчерченные поверхности рабочих столов.

– Но мне нравилось, когда этот дом был последним, – говорит вдруг Игорь Валериевич.

Мне кажется, я его понимаю.

– I -

Разговор о церкви зашел уже сильно за полночь, когда вино в доме кончилось и все согласились на чай и кофе. На столе оставались еще французская колбаса, паштеты и пахучий сыр, привезенные хозяйкой из недавней поездки. И сыр, и паштеты, и колбасу все очень хвалили и, конечно же, очень ругали текущее положение дел в России, а поскольку публика вся была читающая, то обсуждались в основном новости и резонансные публикации. Заговорили вдруг о книге бывшей послушницы малоярославского монастыря. Главы из нее недавно разошлись в Интернете. В этой исповеди послушница рассказала о деспотии настоятельницы, унижениях, издевательствах, слежке и доносительстве, которые царили в монастыре. Публикация наделала много шума: одни привычно осудили Русскую православную церковь, другие встали на ее защиту. Не все поверили и в правдивость рассказа, особенно среди верующих, а один протоиерей даже выступил со статьей, в которой предупредил, что чтением подобных историй можно «перепачкать» свою душу.

В описываемый вечер защитников церкви среди нас не было.

– Ну а что вы хотите от наших монастырей? Каков поп, таков и приход!

– У нас какое государство, такая и церковь.

– Вы знаете, а мне даже в храмах наших не очень. В католическом храме все же совсем другая атмосфера: орган, присесть можно. У нас же службу отстоять – уже испытание.

– Просто наша церковь закостенела и не развивается. Не для людей.