— Как вы себя чувствуете сегодня? — спросил голос.

— Я развил непреодолимую тягу к человеческой плоти, — сказал Бенни.

Последовала долгая-долгая пауза. Куб для интервью был таким темным, что Бенни едва видел динамик на стене. Он наклонился поближе, чтобы слышать. Он слышал дыхание задающего вопросы.

— Привет?

Голос сказал:

— Когда вы говорите, что развили…

— Ох, ради бога, это была шутка.

Через мгновение голос произнес:

— Шутка?

— Да. Уверен, что и вы, гайки, слышали такое слово раньше.

— Мистер Имура… почему вы шутите о таком?

— А почему нет?

Ответа не последовало.

Бенни постучал по громкоговорителю:

— Эй, вы все еще здесь?

— Как вы себя чувствуете сегодня? — спросил голос, словно разговор только начался.

Бенни вздохнул.

— С руками.

— Мистер Имура…

— Почему бы вам не рассказать мне, что вы делаете, чтобы помочь моему другу Чонгу?

— Мы делаем все возможное.

— Ему становится лучше?

— Его состояние стабильно.

— Ему становится лучше? — снова спросил Бенни, медленнее, выделяя каждое слово.

— Мы… не уверены, что можем ожидать улучшений на данный момент.

— Тогда выпустите меня отсюда.

— Что?

— Выпустите. Разговор окончен.

— Мистер Имура, — сказал голос, — вы ведете себя очень незрело.

— Незрело? — засмеялся Бенни. — Я вчера поехал к тому самолету, чтобы найти эти дурацкие записи исследования. Не видел вас там.

— Нам нужно оставаться в лаборатории.

— Я и ваших солдат там не видел. А знаете, кто там был? Чертов жнец. И знаете что? Я, черт возьми, убил его. Вот что я сделал. Хотите прятаться за своими тупыми стенами в этом чертовом бункере и называть меня незрелым? — Бенни со всей силы пнул динамик. Маленькая решетка погнулась. — Вы ничего не делаете для меня или Чонга или кого-либо другого, так скажите, почему я должен помогать вам? Скажите мне, чего мы добиваемся этими нашими маленькими разговорчиками. Вы лишь тратите мое время и раздражаете меня.

Он еще раз пнул динамик.

Прошло почти три минуты, прежде чем дверь открылась. За это время голос так и не вернулся, больше он не задал ни вопроса.

Бенни встал и вышел на жаркий солнечный свет. Там стоял монах, чтобы провести его обратно через мост.

«Я ни за что туда не вернусь, — сказал Бенни самому себе. — Я скорее попаду в зомби-яму в Геймленде с руками, связанными за спиной».

Внезапно этот фрагмент разбитого воспоминания вчерашнего дня снова всплыл в его голове.

Он замер.

— Брат?.. — спросил монах, но Бенни поднял ругу.

— Дайте мне секунду…

Он закрыл глаза и повторил то, о чем только что подумал. Там что-то было.

Зомби-яма.

Да.

Сержант Ортега. Крупный солдат.

В яме с зомби?

Да.

Нет. Не совсем. Не в зомби-яме.

Не в Геймленде. В этом Бенни был вполне уверен. Сержант Ортега.

Он видел его лицо.

Не живое лицо. Мертвое.

Точно зомби.

Это точно был Ортега. В этом не было сомнений.

В яме.

Зомби.

Яма.

А что насчет остальных ям с зомби там?

И внезапно он понял.

Его глаза распахнулись.

Бенни вспомнил, где именно видел сержанта Луиса Ортегу. И если он был прав, тогда этот человек — зом, бывший человеком, — все еще будет там.

Бенни рванул прочь от монаха и побежал изо всех сил через мост.

Бенни нашел Никс в столовой. Она сидела рядом с Бунтаркой, и их головы склонились в разговоре.

— Никс! — крикнул он через полкомнаты.

Ее голова резко поднялась, и девушка огляделась. Потом сразу же встала и приготовилась уйти. Бенни подбежал к ней и схватил за запястье.

— Никс, я слышал о вчерашнем. С тобой все в порядке?

— Да. С нами обеими все нормально.

— Слава богу! — выдохнул он, запыхавшись. — Послушай, мне нужно поговорить с тобой.

— Бенни, нет, я не могу… я…

Он нежно развернул ее, чтобы она взглянула на него. Ее глаза покраснели, словно она много плакала, а все лицо немного припухло. Шрам и веснушки всегда становились темнее, когда Никс была расстроена, и сейчас они напоминали коричневые пятнышки.

— Послушай, Никс…

Она взглянула на него с такой болью в зеленых глазах, что он замер.

— Я видела его.

— Видела… Чонга?

— Мы с Бунтаркой пошли туда вчера. Они позволили нам посмотреть на него.

Бенни обернулся, чтобы взглянуть на выражение лица Бунтарки. Прошлой ночью она ему об этом не рассказала. В ее жизни бушевали и другие бури, и Бенни не обижался.

Прежде чем он что-то успел сказать, Никс бросилась в его объятия и крепко прижалась к груди.

— О, Бенни… он выглядел так плохо, — плакала она. — Выглядел таким больным. Таким потерянным.

Ее слова превратились во всхлипы, такие глубокие, такие мучительные, что вся столовая затихла. Они были такими же ужасными, как и рыдания Бунтарки.

Бенни обнял Никс и прижал к груди. Ее тело казалось горячим, как печка, а слезы жгли кислотой. Она дрожала от глубокой грусти и боли, что доставали до самого сердца. Бенни понимал такую боль. Он обнял Никс и поцеловал в макушку.

Монахи за столами отвернулись. Некоторые из них одарили его легкими улыбками и подбадривающими кивками, но ничего не говорили и не вмешались.

Бенни проводил Никс обратно к столу, и они вместе сели, все еще неловко прижимаясь друг к другу. Бунтарка встала и, обойдя их, обняла и прижалась щекой к их макушкам.

В конце концов буря утихла.

Никс постепенно выпрямилась и отстранилась, Бунтарка села с ее стороны стола. Все взяли салфетки, чтобы вытереть мокрые лица.

— Никс, я… — начал Бенни, но она коснулась пальцами его груди.

— Пожалуйста, Бенни, позволь мне сказать первой.