Тот самый момент вдруг ярко, словно наяву, подбросила память. Последняя картинка навсегда засыпающего сознания. И там, в этой воображаемой картинке, Ксюша все-таки успевает сказать то, что не было произнесено в реальности, поскольку и не казалось правдой.

– А ведь я тебя люблю.

1774 год

Поместье Голубкиных – помещичий дом, сад да три деревни – казалось занесенным в эти степи откуда-то из средней России… Будто чудо, будто мираж посреди снежного бурана. Да еще крепостные услужливы и о лошадях позаботились. Да сам помещик, Григорий Григорьевич Голубкин, лет сорока, чуть полноватый, вальяжный, с белоснежными, как у вельможи, руками, в атласном, расшитом серебром халате, казался перенесенным сюда и вовсе из Москвы или даже Петербурга.

Сначала позаботился о том, чтобы всех накормить да разместить поудобнее, чтобы все в тепле, а кто простужен – тем чтобы бабы сварили молока с нутряным салом и медом, да травок целебных, да грудь бы натерли жиром гусиным, лучше леченья нет! А Мирона усадил за стол и приказал своему личному слуге потчевать капитана всем лучшим.

Мирон от голода и усталости даже и не понял, чем потчуется. Главное – тепло да чай горячий. А от меда его и вовсе в сон потянуло, неумолимо. Заснул сначала за столом, потом Голубкин перевел его на диван, укрыл заботливо шубой.

– А пугачевцы… далеко? – прошептал, засыпая, Мирон.

– Не знаю, батюшка. Сюда они не придут. У меня талисман волшебный есть. От бунтовщиков защитит. Они просто мое поместье не увидят. Спите спокойно, отдыхайте.

«Вот дурак. В талисманы волшебные верит», – было последней мыслью Мирона прежде, чем провалился он в глубокий, черный сон до смерти усталого человека.

Как ни странно, спал он не долго. Во всяком случае, проснулся задолго до рассвета. Пурга улеглась. В окно светила желтая и какая-то тревожная луна. И хотя усталое тело требовало еще отдыха, еще сна, Мирон поднялся и натянул сапоги. Что-то его беспокоило. Что – он не мог понять, но что-то… Чуйка солдатская? Голубкин – предатель, и сейчас их всех перережут пугачевцы? Да вряд ли, не вступают пугачевцы с такими холеными барами в союз. Еще офицеров и солдат, если присягнут «царю Петру Третьему», принять к себе могут, потому что нужны им обученные воины. А от Голубкина им пользы никакой. Разве что недолгое удовольствие – кожу с него содрать и послушать, как он визжать будет. И если есть у него жена или дочь-подросток…

И тут Мирон понял, что являлось источником его тревоги.

Из темноты на него кто-то смотрел. Кто-то живой.

Мирон потянулся за огнивом – свечу зажечь… Но тот, кто смотрел на него из темноты, метнулся ловкой кошкой, схватил за руку.

– Не надо света!

Девочка. Подросток. Не русская. Бурятка или калмычка. Он их не отличал. Круглолицая, полнотелая. Красивая. Косы черные в руку толщиной. Какие-то украшения позванивают.

– Луны хватит, – прозвучал с другой стороны от дивана девичий голос.

Мирон оглянулся – и похолодел от ужаса.

Там стояла такая же. Точно зеркальное отражение. Круглолицая, полнотелая, косы, украшения…

Нет, конечно, все эти инородки друг на друга похожи. Но не настолько же. Когда рядом стоят – различия видны. А у этих было видно сходство. Луна и правда хороший светильник. Ее света хватало, чтобы разглядеть.

Если бы Мирон один раз, еще в родном имении, у батюшки, не видел мальчишек-двойняшек, которых даже родная мать путала, то показалось бы ему – черное колдовство творится. Но он понимал: бывает такое явление, когда родит баба сразу двоих, похожих как две капли воды. Только все равно казалось ему, что колдовство творится…

– Я знаю, куда ты спешишь. В крепость, чтобы жену и сына спасти. Сны твои прочла, – сказала девочка, которая стояла в ногах дивана.

– Только ты не успеешь, – с нескрываемым удовольствием заявила вторая. – Пугачевцы будут там раньше. Они уже близко.

– Вы знать не можете, – помертвевшими губами произнес Мирон.

– Можем, – сказала та, что у дивана. – Я слышу. У меня особый слух. Я слышу, как они двигаются. Я слышу всю степь. Слышу их крики и ржание их лошадей. Скоро услышу выстрелы, когда твоя крепость даст бой…

– Но они не устоят. Армия государя Петра Третьего велика и могущественна. А твой гарнизон – мал и жалок, – усмехнулась вторая.

Кажется, Мирон начал их отличать. Та, что стояла в ногах дивана, была серьезная и менее эмоциональная. Та, что не дала ему зажечь свечку, была улыбчивая и при этом злая. Наслаждалась, когда говорила ему страшное.

– Хочешь, я тебе помогу? – сказала злая. И снова улыбнулась.

Серьезная нахмурилась и залопотала что-то на языке, которого Мирон не знал. А злая отвечала ей с улыбкой и выглядела как кошка, вылизавшая целый горшок сметаны и при этом отчего-то уверенная, что наказания за это ей не будет. В конце концов, серьезная вспылила и ушла. А злая села на диван и посмотрела на Мирона снизу вверх:

– Хочешь, я тебе помогу?

– Как?

– В тебе злобы много. Ярости. Ты готов рвать зубами и когтями. Это хорошо… Ты людей своих готов был не щадить. Хлестать до крови, чтобы бежали через силу. Тоже хорошо. Ты уже почти зверь. Я сделаю из тебя настоящего зверя.

– Оборотня? Я в сказки не верю.

– Можешь не верить. Хотя зря. Во многих сказках правду говорят. Но я не оборотня из тебя сделаю. Я сделаю из тебя волка. Огромного белого волка с когтями как ножи. Ты не будешь знать усталости. Ты не будешь нуждаться в отдыхе и сне. Ты добежишь до своей крепости за несколько часов. И всех твоих я оберну волками. И они побегут за тобой так же быстро и неутомимо. Только они не поймут, что они волки. А ты будешь знать. И потом, когда вы победите, когда вы упьетесь кровью бунтовщиков, ты навсегда останешься волком и будешь алкать новой крови… А они станут прежними и даже не поймут, что с ними случилось… Чудо? Так вы, белые люди, это называете?

– Чудо – это что-то хорошее.

– А то, что я предлагаю, не хорошее?

– Я не верю в сказки, девочка.

– Это не сказки. Слышал, что барин наш говорил? Его и правда пугачевцы не тронут. Потому что у него талисман есть. А талисман этот – сестра моя. Она – шаман. Она ставит щиты – и никто не придет. Он бережет ее, как свое сокровище. Он похитил ее, потому что она – шаман. А меня он похитил, потому что никто из его людей не мог различить нас. Я слабее, чем Гэрал. Я должна была стать шаманом через годы. Когда вырасту. Когда в возраст невесты войду. А она очень сильная. Ее посвятили, когда ее еще луна не позвала…

– В каком смысле?

– Женские крови. Каждую луну. Это значит, что девушка повзрослела. Ее луна еще не звала, а она уже стала шаманом.

Мирон покраснел. О таких делах он знал, конечно, но об этом вслух не говорилось, только шепотом, стыдливо… А эта девчонка – будто о чем-то обыденном.