— Вам не нужна помощь, сударь? — громко окликнул генерал.

Человечек в вицмундире не шелохнулся. Трудно сказать, видел ли он сейчас вообще броневик. Медленно поднял руку с зажатым в ней прямоугольным штофом зеленоватого стекла, упер горлышко в прыгающие губы, сделал несколько больших глотков так, словно воду тянул — хотя даже на расстоянии разило сивухой.

— Благодарю за участие к мирному обывателю, господа черти, — выговорил он внятно и громко, все так же уставясь куда-то сквозь них. — Езжайте уж ладком, куда вам там удобнее… Вы и так на славу постарались…

Покривив губы, генерал распорядился:

— Поехали…

Рыкнул мотор, пьяненький, потерявший себя человечек остался позади. А далеко впереди почти вертикально тянулись к небу столбы черно-белесого дыма — толстые и тонкие, неисчислимые. Горели пригороды — там, где нашлось чему гореть.

Вскоре они оказались на городской окраине. Остро, густо тянуло гарью — в ней, казалось, смешались запахи от всего сгоревшего, что только бывает на свете. В воздухе, словно загадочные снежинки, кружили мириады невесомых черных хлопьев — они, колыхаясь, во множестве опускались на сидевших в броневике людей, первое время их брезгливо смахивали, но потом смирились и словно бы перестали замечать, кителя и фуражки понемногу покрывались черными вонючими пятнами.

Дальняя окраина особым разрушениям не подверглась — у иных домишек лишь сорвало крыши, повалило ворота и заборы, другие, самые ветхие, рухнули кучей ломаных досок. Попадались кое-где и совершено целые строения, разве что лишившиеся вышибленных воздушной волной оконных стекол.

Кое-какая жизнь тут теплилась — но не скажешь, что особенно и разумная… Бродили с ошалевшим видом вывалившие языки собаки, на рухнувшем ветхом заборчике непринужденно разместилась свинья с поросятами, брела вдоль домов понурившаяся лошадь под дугой, волоча за собой единственную оглоблю. У поваленных ворот наполовину рухнувшего домика сидел старик, неторопливо затягиваясь трубочкой, его устремленный в никуда взгляд был столь же пуст и безумен, как у того чиновничка. Слышался женский плач, там и сям по дворам бродили ошалевшие люди, оглядывая причиненные их убогому хозяйству разрушения с тупым и отрешенным видом.

А вон там гораздо веселее… Из выбитых окошек приземистого дома с опасно покосившейся крышей доносилось какое-то остервенелое треньканье балалайки, несколько пьяных голосов вразлад, но с немалым воодушевлением выводили:

— Ах ты вор, рассукин сын, камаринский мужик!

А не хочет, а не хочет он боярыне служить!

Снявши зипунишко, по улице бежить!

Он бежить-бежить-бежить, пав-вертыват!

Его судар-рага па-адергиват!

Судя по глухому топанью, там же шли и пляски. Русские люди, как видно, отыскали самый простой — и, нужно согласиться, приятный — способ поднять себе дух после приключившейся с Петербургом катастрофы. Прошли почти сутки, было время сориентироваться и понять масштабы…

— Этак они, чего доброго, скоро и за ножи возьмутся, — фыркнул полковник.

— Это несерьезно, — рассеянно отозвался генерал. — Сколько их тут? Горсточка… А вот остальная Россия-матушка, оказавшись без руля и без ветрил…

Он покосился на Савельева, и тот увидел в глазах генерала чуть ли не откровенную мольбу — нет сомнений, так и подмывало задать прямой вопрос касательно будущего, и видно, что в него накрепко въелись за многие годы службы соответствующие предписания… Не в силах выносить этот взгляд (говорят, такие лица бывают у тонущих), поручик отвернулся, не выдержав, произнес тихонько:

— Скверно, господин генерал… Очень все скверно… Потому меня и послали все же, решились…

— Ишь ты! — воскликнул зло унтер у пулемета. — Приспособились, сучьи дети…

Держась поближе к домам, вдоль улицы крались два субъекта, сгибавшиеся под тяжестью огромных мешков. Они именно что крались, осторожно, опасливо, ничуть непохожие на двинувшихся неведомо куда с уцелевшим скарбом погорельцев.

Предпринимать ничего не пришлось — едва увидев медленно приближавшийся броневик, оба побросали мешки и порскнули в переулок…

— Ваше превосходительство! Ваше!.. — послышался отчаянный вопль.

К ним, петляя меж кучами досок и непонятного, неведомо откуда принесенного воздушным вихрем хлама, бежал самый натуральный солдат — без фуражки, в перемазанном гарью мундире, потерявшем первоначальный цвет. Броневик остановился. Подбежав с той стороны, где рядом с пулеметчиком стоял командующий (его тоже, как и прочих, изрядно присыпало хлопьями сажи, но золотые погоны с генеральским зигзагом проглядывали), солдат вскинул руку к голове, вспомнив, должно быть, об отсутствии головного убора, яростно сплюнул, убрал руку и вытянулся во фрунт:

— Ваше превосходительство! Будьте так добры дать указание! Я, как бывший в увольнительной у кумы, попал вчерашним днем под это светопреставление! Хотел назад в казарму, только там, — он показал рукой в направлении центра города, — сплошные пожарища, все выгорает под корень, а дальше просто жуть, вообще ничего нету! Одно сплошное крошево от улиц!

Генерал, почти не раздумывая, отозвался:

— Жди нас здесь. Скоро поедем назад, заберем.

— Есть! — рявкнул солдатик в несусветной радости.

Генерал хлопнул по плечу водителя, и броневик тронулся. Оглянувшись на поручика, командующий произнес таким тоном, словно считал себя обязанным дать объяснения:

— Хороший солдат, исправный. Перепуган, сразу видно, а все же себя не потерял, ищет начальников… Грех бросать. Такой в батальоне пригодится… Должно же остаться что-то и в будущем…

«Нет у вас никакого будущего! — хотелось крикнуть поручику во весь голос. — Вы и сами куда-то делись! Конец батальону!»

Однако он справился с собой, попытался придать лицу самое бесстрастное выражение — генерал с полковником так и сверлили его взглядом, быть может, надеясь втихомолку, что он проговорится о каких-то подробностях. Но вопросов все же не задавали, спасибо и на том.

Генерал встрепенулся, коснулся плеча водителя:

— Влево на перекрестке. Прямо до следующего, а там направо…

Броневик повернул, по-утиному переваливаясь, медленно ехал по безлюдной улочке, кренясь и подпрыгивая на кучах досок, грудах кирпича и прочем мусоре. В душе поручика росли тревога и беспокойство. Он в который уж раз думал, что эта поездка как раз и может оказаться той, откуда начальство в батальон уже не вернулось… а поскольку для него самого его собственное будущее так и остается тайной за семью печатями, следует допускать, исполнившись пессимизма, что и он сам может за здорово живешь отсюда не вернуться… «Мы все поторопились, — подумал он, борясь с накатывающей черной тоской. — Поторопились. Следовало все же наблюдать долго и тщательно, чтобы совершенно точно установить, что произошло с людьми, которые сейчас сидели рядом с ним живые и здоровые. Следовало…»