Соответственно с таким пониманием политической структуры Руси X–XII вв. оценивается им и институт древнерусских воевод. Это, земские чиновники, стоявшие во главе самоопределяющихся воинских подразделений. Кроме земских воевод, в «источниках, согласно ему, мелькают и княжеские воеводы, которым князья поручают командование «воями», что, впрочем, не означало подчиненности народного ополченья или ущемления его прав». Наличие в Киевской Руси земских воевод, согласно историку, неоспоримо свидетельствует о самостоятельности военной организации вечевых общин.[280]

Ничего подобного из летописных известий о воеводах не следует. Приведенные выше, практически с исчерпывающей полнотой, они неоспоримо указывают на воеводу, как на княжего мужа, профессионального военного. Назначение воеводы, даже и для воев, не говоря уже о княжеской дружине, исключительная прерогатива князя. Примеры командиров народного войска, куда историк зачислил воевод Претича, Коснячке и Тита, не только не подтверждают его вывод, но и находятся в явном противоречии с ним.

Претич, как это следует из летописи, воевода не воев, но дружины. Не исключено, что и княжеской киевской, иначе как объяснить его беспокойство за свою судьбу в случае, если им не удастся спасти княжескую семью. На это со всей определенностью указывают следующие слова. На вопрос печенежского князя — «А ты князь ли еси?», Претич ответил: «Азъ есмь муж его, и пришел есмь въ сторожахъ».[281]

Не больше оснований видеть предводителя народного ополчения и в воеводе Коснячко. Из летописи такой вывод сделать невозможно. Претензии к нему восставших киевлян скорее указывают на то, он один из виновников поражения русских от половцев на реке Альте, княжий воевода. Не исключено, что его считали ответственным и за то, что не было выполнено требование киевлян выдать им коней и оружия для продолжения борьбы с половцами. Решение идти на Коснячков двор последовало сразу же после отказа Изяслава. И, наконец, в летописи нигде не говорится, что князья Изяслав, Святослав и Всеволод привлекли для похода ополченье.

Сложнее определить социальный статус берестейского воеводы Тита, преследовавшего во главе отряда в семьдесят человек поляков, воевавших русские села вблизи Берестья. Небольшая дружина берестейцев указывает скорее на ее профессиональный характер, чем на ополченский. Да и воеводу летописец характеризует как профессионального ратного. «Бяшеть бо у нихъ воевода Титъ, вездѣ словый (славный — П.Т.) мужьствомъ на ратѣхъ и на ловѣхъ»[282] Можно думать, что принадлежал он к дружинному сословию и был человеком князя. В сходных обстоятельствах звенигородский воевода Иван Халдеевич, руководивший обороной города в 1146 г., назван «воеводой Владимира».

Во всех других свидетельствах о воеводах определенно указывается, что они были княжескими мужами и назначались на свои должности князьями. Многие из них занимали их в продолжении длительного времени, исчислявшегося, нередко, десятками лет. Ни одного случая, когда бы должность воеводы была замещена по решению общины, в летописи нет, что, по существу, делает дискуссию о земских воеводах беспредметной.

Как, собственно, и о каком-то мифическом земском войске, которое, к тому же, было суверенным и не находилось в княжеском подчинении.

Никакого земского войска на Руси не было. Были профессиональные княжеские дружины, которые в случаях больших военных кампаний, дополнялись ополченцами, названными в летописи «воями». Но, во-первых, такое войско формировалось на короткое время, для выполнения конкретной задачи, а, во-вторых, оно находилось в полном подчинении князя (или князей) и его воевод. Теоретически можно придумать все, что угодно, но практически, что определенно следует из летописи, такое войско имело жесткую военную организацию, состояло из полков, находившихся под командованием князей и их воевод. Или только воевод, когда сами князья в поход не шли. Однако и в этих случаях летописцы именуют воевод и полки, которые они возглавляли, по князьям. Нет сомнения, что такие полки состояли не только из воев, но и княжеских дружинников, которые составляли их основу.

По существу, как правильно определил еще Б. Д. Греков, такое войско во времена Киевской Руси оказывалось в подчинении не у своих выборных или частично наследственных вождей, как это имело место в период «военной демократии», а у государства, во главе которого стояли князь и окружавшая его знать. В дальнейшем развитие организации войска шло по пути усиления его специального военного профессионального ядра.[283]

Утверждая суверенность вечевой общины в деле организации военных походов, И. Я. Фроянов приводит примеры, которые об этом не свидетельствуют вовсе. Главный из них относится к 1068 г., когда, после поражения русских князей от половцев на реке Альте, в Киеве собралось вече и потребовало от князя коней и оружия. Но, если согласиться с историком в том, что вечевая община обладала суверенитетом в военных вопросах, тогда выставленные ею требования кажутся бессмысленными. Собирайте и вооружайте ополченцев, и отправляйте их на войну с половцами. Но, оказывается, без князя осуществить это невозможно.

У общины не было ни лошадей, ни вооружения, ни, что также очевидно, военных предводителей. Изяслав не выполнил требования веча и суверенность общины свелась лишь к тому, что ее члены предались разграблению дворов воеводы и князя.

Киевские события 1068 г. свидетельствуют как раз об обратном тому, что утверждает И. Я. Фроянов. Никаким суверенитетом в организации войска община не обладала. Ни до этих событий, ни после них в летописи не зафиксировано ни единого случая, когда бы та или иная вечевая община самостоятельно организовывала военный поход. Известны случаи, когда князь лишался поддержки и даже предавался своим окружением, но община тут, скорее всего, была не при чем. Эти интриги происходили в боярско-дружинной среде, которая в междукняжеской борьбе искала свою собственную выгоду. В таких случаях, как правило, окружение князя делилось на противостоящие группировки.

И. Я. Фроянов в пользу своего мнения приводит известные слова, сказанные Изяславу Мстиславичу перед походом на Юрия Долгорукого. «Княже, ты ся на насъ не гнѣвай, не можемъ на Володимире племя рукы въздаяти, оня же на Олговичь хотя и с дѣтьми».[284] Однако, из летописного контекста не следует, что под термином «кияне» надо обязательно видеть «воев». Это могли быть и знатные киевляне, симпатизировавшие Мономаховичам. Скорее всего, так оно и было. Но главное в этом сообщении является то, что киевляне таки пошли вместе с князем. Причем, добровольно, без каких-либо вечевых решений. «А тотъ добръ, — сказал Изяслав, — кто по мнѣ поидеть. И то рекъ, съвъкупи множество вои».[285]