Его сопоставление ТВ и Интернета в России таково: «За коммуникатором стоит авторитет канала, в том числе и авторитет власти. В сетях вы общаетесь, ну, если не с равным себе, то, во всяком случае, с подобными себе, за ними не стоит авторитет конструирующего реальность суверена, как за Первым каналом. Поэтому интернет выступает как дополнение к ТВ, а не как его конкурент, даже у молодежи. Когда я слышу, что молодежь не смотрит телевизор — это самоутешение. Они его смотрят меньше, чем пожилые люди, но не настолько меньше, как думают. 75–85 % пожилых смотрят преимущественно только ТВ, среди молодежи эти цифры снижаются до 60–65 %, но это все равно большинство. Да, пожилые меньше пользуются интернетом. Но это не значит, что молодежь не смотрит телевизор. И смотрит, и доверяет ящику больше, чем информации по сетям или интернет-порталам. Вообще в интернете политическая, социальная тематики привлекает очень небольшую часть, где-то 12–15 % пользователей».

Однако интернет не является таким четким управляющим массовым сознанием средством. Он вводит информацию, но не может реализовать в полной мере мобилизирующую функцию. Например, последняя армянская революция, как и все другие, потребовала серьезного организационного компонента, как это было и в Украине. «New York Times» пишет: «Армяне до 30 лет, известные как поколение независимости, поскольку большинство их было рождено до отделения от Советского Союза в 1991, сформировали главную опору протестов. Внутри этой широкой группы работники технического сектора оказались наиболее эффективными в поддержке демонстраций. Они использовали приложения типа Телеграма для координации протестов. Они препятствовали движению, организовывая бесконечное движение пешеходов на уличных переходах, не контролируемых светофорами.

Они давали деньги на простые вещи, такие как звуковая система и вода на площади Республики, центре протестов»[252].

Выше мы упоминали Фишера в контексте того, каким образом капитализм сделал себя безальтернативным вариантом. Однако о том же инструментарии говорил и А. Грамши, и даже «товарищ Жданов», создав из интеллигенции профессиональную группу людей, которые удерживают в массовом сознании нужную картину мира.

Фишер же постфактум стал читать психолога Д. Смейла, который приходит к тем же выводам: «По настоятельной просьбе одного из читателей моей книги „Капиталистический реализм“ я стал изучать труды Дэвида Смейла. Смейл — психотерапевт, но вопрос власти занимает центральное место в его практике. Он подтвердил гипотезы о депрессии, к которым я осторожно двигался. В своей важнейшей работе „Истоки несчастья“ Смейл пишет, что маркеры класса рассчитаны на то, чтобы от них невозможно было избавиться. Тому, кто с рождения приучен думать о себе как о человеке менее значительном, редко достаточно приобрести определенные квалификации или разбогатеть для того, чтобы избавиться от извечного ощущения собственной никчемности — существует ли оно в их собственной голове или в головах посторонних — ощущения, которым их жизнь отмечена с раннего возраста. Тот, кто выходит из социального круга, в котором ему „положено“ находиться, всегда находится перед лицом опасности — головокружение, паника и ужас могут завладеть им»[253].

В своей книге Фишер пишет, что проблемой капитализма является сдерживание и поглощение внешней энергетики. Это интересная проблема для любой страны. Кстати, это было проблемой, которая разрушила СССР в сознании граждан. С одной стороны, соцстраны все время давали свои примеры решения проблем, к которым СССР боялся прикоснуться. С другой — нам придется признать, что энергетика капитализма в результате «раздавила» СССР, поскольку советский человек начинал понимать, что «неправильный» капитализм работает лучше, чем «правильный» СССР.

Все это странно, но, с другой стороны, достаточно просто. По сути, СССР все время пытался компенсировать этот разрыв «бытового» уровня прорывами в других областях: в космосе и т. д. Свой выигрыш на одном уровне он пытался переложить на другой. И этот эмоциональный «прорыв» эксплуатируется по сегодняшний день Россией, когда отставание в одной точке блокируется прорывом в другой. К сожалению, уровень жизни людей оказывается как раз тем, что затушевывается на фоне реальных или вымышленных побед.

Получается, что человек держится заранее проложенных «рельсов».

Еще один психолог, С. Чахотин, попытался разобрать пропаганду, опираясь на учение Павлова, у которого в свое время работал. Его главная работа «Изнасилование масс»[254], появившаяся на свет еще в довоенное время.

Как пишет Д. Петров, который готовит целую книгу о Чахотине: «В ту пору пропагандисты шли наугад — искали пути к внедрению в массовое сознание рамок поведения и деятельности. И постепенно понимали: их цель — не распространение взглядов, аргументов и фактов ради создания общественного мнения о проблемах, людях, планах и т. п. (как порой считают и сейчас). Цель — дать людям общую картину мира. А после вставлять в нее любые образы — бойцов и вождей, врагов и друзей, предателей и патриотов, добро и зло, цели и преграды, казни и награды, беды и победы. А при нужде — менять. Говори, что хочешь: „мы в кольце, но мы — сильнее“; „в войне погибнет две трети человечества, но враг будет уничтожен“ и т. п. Не важно, из какой эпохи образ. Важно, что аплодируют» ([255], см. также[256]).

Чахотин, поставив перед собой задачу создания объективной пропаганды, выделяет четыре основных инстинкта, которыми можно управлять с помощью условных рефлексов Павлова: борьбы, питания, размножения, материнства[257]. Чахотин как ученик Павлова был готов по максимуму объективизировать пропаганду и занимался этим, пытаясь противостоять нацизму. Кстати, он начинает свою книгу со слов, что насилие может быть не только физическим, но и психическим.

Он приводит пример немецкого гусиного шага, который пытались повторить итальянцы, но они имеют более живой характер, поэтому парад такого типа вызвал у итальянцев только смех. Такое же механическое использование военных у Гитлера стало элементом пропаганды, символом страха для окружающих.