– Он умолял меня не оставлять его, – сказала Блаш. – Бежать за помощью мне предстояло мили, а Лоутон не хотел умереть в одиночестве.

Блаш помогла ему лечь на сосновые иголки. Она надеялась, что все будет похоже на эпилептический припадок – припадок закончится¸ и все станет как было. Но глаза распухли так, что уже не открывались, и дышать мальчик почти не мог. Грудь вздымалась и застывала, а потом воздух с шумом вырывался, и с каждым выдохом из горящей глотки вылетали капли крови.

Утонув в кресле-мешке, Блаш вновь смолкла, словно ожидая позволения закончить кошмарный рассказ. Такие истории о себе не рассказывают, чтобы скоротать время. Блаш делилась бременем, которое и ему придется нести до конца жизни. Она раскрылась перед Фостером полностью и теперь ждала, примет новый знакомый то, что видит, или нет.

– Глаза у него уже не открывались – так они распухли, но Лоутон поднял руку и шепнул: «Папа!» Вздувшиеся фиолетовые губы скривились в улыбке, мальчик попытался сесть прямо, хотя я и удерживала его, не давая встать с земли. Лоутон боролся и хрипел: «Там папа! Он пришел меня спасти!»

К некоторым словам Фостер оказался не готов. «Папа» прозвучало как удар под дых. Рассказ обернулся сущей пыткой.

Но юная Блаш не видела никакого папы, горная тропа пустовала. Близились сумерки, оставить мальчика умирать одного в темноте было немыслимо. Только подумать: ослепший шестиклассник один перед лицом смерти в темном лесу!

Ей и в голову не приходило, что скоро она, убийца этого шестиклассника, окажется один на один с трупом жертвы ночью в темном лесу.

Вот тогда-то и вспомнился отцовский рассказ про мотоцикл и пчелиный укус. Школьница достала спички из рюкзака. Она разула Лоутона, сняла носок и закатала штанину так, чтобы обожженное место не было слишком заметно потом. Девочка не сомневалась, что все получится. Из диснеевской принцессы она превратилась в героиню страшных сказок Ганса Христиана Андерсена – в Девочку со спичками. А Лоутон, вместо того чтобы успокоиться, стал вдруг визжать, когда пламя спичек обжигало кожу.

Фостер с усилием сделал глоток и налил себе еще.

Горящие спички не возвращали Лоутона к жизни, но подняли вонь – вонь серы и паленого мяса. Кожа на лодыжке вздулась волдырем и лопнула, лопнула и зашипела, зашипела и зашкворчала. В отчаянии Блаш зажгла сразу все оставшиеся спички и мучила погибающего, пока последний язычок пламени не фыркнул, рассыпавшись искрами, и дети остались в полной темноте. Девочка со спичками и ее жертва.

Отказавшись от попыток спасти Лоутона Кестлера, Блаш села рядом и взяла его за руку. Мальчик бредил:

– Мои собачки… Папа, папочка!..

Однако никто не появился, только закатный ветер зашумел в кронах деревьев. На детей посыпались листья, хороня их под грязно-желтым покрывалом. Лоутон затих, свистящее дыхание замедлилось, и вдруг мальчик спросил:

– Разве ты их не видишь?

Блаш ничего не видела. В горах быстро темнеет и холодает, и могло случиться так, что она ненадолго пережила бы Лоутона, останься девочка без теплой одежды.

В «комнате страха» Блаш надолго замолчала; теперь слова мало что значили. Она повела рассказ так, словно было уже не важно, слушает Фостер или нет.

– Он сказал, что отец тоже умер от аллергии. И еще сказал, что теперь отец пришел за ним. С собаками – такая же история. Он якобы увидел собак, которые жили у них, но сдохли, еще когда Лоутон едва начал ходить. И вот теперь они пришли за ним – проводить на тот свет и утешить.

У Фостера в голове мелькнул образ неизвестной девочки, которая увела Люсинду. Может быть, она хотела спасти ее – а на деле вела на смерть.

Все это время юная Блаш Джентри, несостоявшийся геммолог, держала Лоутона за холодеющую руку, слышала, как слабеет его дыхание. Девочка хотела признаться, что она поцеловала его специально и что ела арахис перед поцелуем, рассказать, как Прекрасный принц освободил Спящую красавицу, но ей и слова не удавалось вставить в его бормотание о невидимых псах и несуществующем отце. Рука Лоутона оковой застыла на запястье девочки, он и сам отяжелел – не сдвинешь.

В ту ночь Блаш казалось, что ветер в ветвях то звучит голосами поискового отряда, то рычит пумой, подстерегающей добычу.

Совершенно обессиленная своим рассказом, она закончила:

– Вот почему я позволяю киношным аллигаторам рвать меня голую на части.

Блаш протянула руку к стакану с ромом и колой.

Митци протянула руку к золотым запонкам с рубинами.

– Нет, боже упаси, не эти, – остановил ее Шло. – Эти пусть потом сын носит. – Он поднял мартини и указал стаканом на запонки с зелеными камнями: – Дай-ка ты мне вон те, малахитовые.

И запонки для манжет, и всевозможные заколки и зажимы для галстука, не говоря уже о запонках для смокинга и розетке в лацкан, красовались на бархатной подложке, на столике в его комнате. Потянувшись за малахитовыми запонками, Митци увидела свое отражение в зеркале над комодом. Ткнув пальцем в сторону сокровищ на бархате, Шло опять предостерег ее:

– И не «Пьяже», пожалуйста. На сей раз лучше надену «Таймекс».

В зеркале отражалась женщина под тридцать. Почти блондинка, чуть темнее. Круглое лицо стало тоньше, скулы поднялись, подчеркивая глаза. Митци похорошела – сказывалась беременность.

– Я похожа на убийцу?

Шло встретился с ней взглядом в зеркале.

– Что ты мелешь? Ты и мухи не обидишь.

Он оттянул рукав пиджака и протянул руку. Митци отвернула отложную манжету, совместила прорези. Просунув запонку в прорезь, повернула застежку. Взялась за другую запонку.

Шло посмотрел на подругу внимательно, словно прикидывая, хочет ли что-то рассказать. А оно ему надо?

– Не смеши, а то вспотею, – ухмыльнулся он.

Смокинг душил, тело рвалось на свободу. Митци вставила вторую запонку. Ей вспомнилось, как она собирала на такие мероприятия отца – на церемонию награждения Академии киноискусств. Однажды она даже сходила с ним на награждение. И ни разу после того, как все, кто сидел рядом с ними, встали и вышли из зала. Их соседи ушли и смотрели награждение из фойе, на экране в баре. Места тут же заняли статисты, ряженые недоактеры, но чуть позже и они встали и потихоньку ушли, и вот тогда Митци Айвз испытала такой стыд, какой известен только ребенку. Она поняла, что ни одна телевизионная камера не повернется в их сторону, никто не захочет показывать островок свободных мест посреди аудитории, забитой голливудскими знаменитостями.

После того случая Митци никогда не просила отца взять ее с собой. Но запонки она ему застегивала и галстук-бабочку завязывала. А сегодня этой чести удостоился Шло. На телеэкране в спальне они наблюдали, как толпы собирались у входа в «Долби», как расставляли операторов вдоль красной дорожки и расхаживали корреспонденты в ожидании интервью со звездами.